В предыдущей публикации мы уже начали разбирать тему «литвинов» в творчестве Мицкевича.
Сейчас мы продолжаем искать ответ на вопрос, кого же классик польской литературы называл «литвинами»? Попытаемся в данной статье проанализировать малоизвестный ранний прозаический опыт Адама Мицкевича под названием «Живиля» (оригинал по ссылке).
Фабулу «Живили» кратко можно изложить следующим образом:
Живиля, дочь Корьята, литовского князя из Новогрудка, влюбляется в витязя по имени Порай. Узнав о тайной связи дочери (и при этом не зная, кто ее любовник), Корьят приговаривает ее к смерти. Чтобы спасти Живилю, Порай открывает ворота Новогрудка вражеским русским войскам. С их помощью ему удается вывести Живилю из плена, но Живиля убивает его за измену родному городу, выдворяет русских и умирает с мечом в руке. (Источник)
Попробуем разобрать некоторые любопытные детали повествования.
Хронотоп
Время действия указано автором абсолютно точно – примерно 1400 год. Место действия – Новогрудок, который Адам Мицкевич называет «Литвой». Вот как сам автор обосновывает принадлежность Новогрудка Литве в своем комментарии к поэме «Гражина»:
Когда переправились (литвины) через Неман, нашли на расстоянии четырех миль гору, прекрасную и возвышающуюся, на которой был ранее столичный замок Новогрудок русского княжества, разрушенный Бату-ханом. Там сразу Эрдивил заложил свою столицу и отстроил замок заново, а осев и воцарившись без кровопролития, когда некому было защищать большую часть русской земли, начал писаться великим князем новогрудским.
Оригинал:
a gdy się przeprawili (Litwini) przez Niemen, znaleźli we czterech milach górę kraśną i wyniosłą, na której był pierwej zamek stołeczny Nowogródek książęcia ruskiego, przez Bateja cara [Batu chana] zburzony. Tam zaraz Erdziwił założył sobie stolicę i zamek znowu zbudował, a osiadłszy i opanowawszy bez rozlania krwie, gdy nie było komu bronić, wielką część ruskiej ziemi, począł się pisać wielkim książęciem nowogródzkim.
Таким образом, Мицкевич сам достаточно недвусмысленно дает понять, что некогда славянский Новогрудок, обезлюженный и опустошенный нашествием Батыя, был без боя занят «литвинами», пришедшими из-за Немана, поскольку защищать Новогрудок было некому.
Герои
Давайте присмотримся к литвинам Мицкевича несколько повнимательнее. Главную героиню автор назвал именем Живиля (Żywila), которое было придумано им самим специально для данной легенды.
К слову, истории, когда литераторы придумывают личные имена, получающие впоследствии широкое распространение, не так уж редки. Например, русское имя Светлана было придумано в начале 19 века Александром Христофоровичем Востоковым и популяризировано Василием Андреевичем Жуковским в одноименной балладе.
Данное имя в форме «Живиле» прижилось и в современной Литве пользуется немалой популярностью. К примеру, его носят литовская легкоатлетка Живиле Вайцюкевичюте и литовский политик Живиле Пинскувене.
Из каких именно корней Адам Мицкевич сконструировал данный литературный конструкт, остается неясным. По одной из теорий, имя составлено из литовских слов žygis («жигис» — поход и viltis – «надежда»). И, хотя эта версия не единственная, как отмечает современный литовский исследователь Томас Венцлова, данное имя «воспринималось (и сейчас воспринимается) как исконно народное, балтийское имя, лишенное каких-либо славянских либо иных иностранных связей».
Отец Живили носит имя Корьят (Koryat), в котором достаточно легко угадывается литовское мужское личное имя Карийотас (Karijotas), по аналогии со многими другими составными балтскими именами произведенное из корней karys «карис» — воин, и joti «йоти» — скакать на коне. Такое имя в древности носили некоторые литовские князья. Сегодня имя относится к разряду редких, однако продолжает использоваться в современной Литве.
Возлюбленный Живили носит имя Порай (Poray). Мицкевич называет Порая литвином, однако это имя литовским назвать нельзя, хотя в литуанизированной форму Пароюс (Parojus) оно используется многими людьми в качестве фамилии (ее носил, например, один из литовских политзаключенных времен СССР). Само же имя, очевидно, имеет польское (мазовецкое) происхождение. Польский исследователь Бронислав Новак в своей монографии «Род Пораев в Малопольше в Средневековье» (Ród Porajów w Małopolsce w średniowieczu), изданной в 2009 году в Кракове, на стр. 507 отмечает:
«Род Пораев был, бесспорно, одним из самых крупных и генеалогически обширных в средневековой Польше <…>. Протопласты рода восходят к свите князей Сандомирских, наследникам которого [представители рода] служили до конца правления династии Пястов».
Оригинал: «Ród Porajów był niewątpliwie jednym z największych i genealogicznie najrozleglejszych w średniowiecznej Polsce Protoplaści rodu wywodzili się z orszaku książąt sandomierskich, których spadkobiercom pozostali wierni do końca rządów dynastii piastowskiej.
Итак, как и в балладе «Три Будриса», Мицкевич проводит любовную линию между представителями Литвы и Польши, аллегорически олицетворяющую события Кревской и Люблинской унии.
Боги
Литвины в 1400-м году поклоняются множеству богов. Так, отказываясь назвать отцу имя своего любовника, Живиля опасается еще сильнее тем самым разгневать богов (abych ciężéy jeszcze Bogów nieobraziła). Умоляя Корьята помиловать дочь, Порай задается риторическим вопросом – позволят ли боги ему наголову разбить неприятельское русское войско (dadzą li Bogowie do małego szczętu wygubić ich). Именно на праздник Перуна предполагалось казнить княжну Живилю (Działo się to dniem przed świętami Peruna; nazaiutrz miano tracić xiężniczkę Żywilę). Видимо, празднику Перуна Мицкевич придавал такое большое значение, что трижды упоминает его в своем произведении в контексте ожидаемой казни. Следует отметить, что Перун являлся верховным божеством не только славянской, но и балтской мифологии, хотя его литовское имя было длиннее на одну букву (Перкун).
Война
В описываемый исторический период Мицкевич помещает войну между русскими князьями и Литвой (między ruskimi kniaziami a Litwą). Исторический контекст (1400 г.) позволяет предположить конфликт между Литовским и Московским княжествами. Русским князем назван некий Иван – и, хотя в 1400-м году князя с таким именем на московском престоле не было, имя может быть аллегорическим обобщением, тем более что как до, так и после 1400-го года московских князей с этим именем хватало.
Интересный факт: Мицкевич называет неприятельских князей именно русскими (ruski), также употребляя в их отношении этноним «русины» (Rusiny). Как и в «Трёх Будрисах», мы видим, что прилагательное «русский» Мицкевич применяет в отношении земель и жителей современной России, не проводя при этом разграничения между Москвой и Новгородом. Тот же самым этноним Мицкевич в вышеприведенном комментарии к поэме «Гражина» употребляет применительно к принадлежности Новогрудка до Батыева нашествия.
К слову, именно «Русским воеводством» до конца 18 века называлась провинция Речи Посполитой со столицей во Львове.
Итак, мы видим, что и в этом произведении под «литвинами» Адам Мицкевич понимает людей, пришедших из-за Немана, поклоняющихся языческим богам в эпоху, когда предки белорусов уже не менее четырех столетий исповедовали христианство, носящих неславянские имена, и пребывающих в конфликте с «русскими», под которыми понимаются не только люди из Новгорода и Москвы, но и коренное население Новогрудской земли. Не будет лишним заметить, что с польского языка слово litwini переводится как «литовцы» в привычном нам смысле этого слова.
Судьба «Живили»
В то время как белорусская национальная интеллигенция не отреагировала на появление «Живили», вероятно, не увидев в ее образах воплощение собственного культурно-исторического идеала, деятели литовского национального движения откликнулись на данный прозаический опыт Мицкевича немедленно.
Стоило «Живиле» появиться на страницах Виленского еженедельника (Tygodnik Wileński) в 1819 году, как уже три года спустя, в 1822 году, выходит в свет достаточно вольный авторизованный перевод данного произведения на литовский язык, выполненный Шимоном Довконтом. Это был один из первых представителей ополяченной литовской интеллигенции, взявших курс на построение отдельной литовской идентичности с опорой на балтский литовский язык и раннюю историю языческой Литвы; литуанизировав свое имя, в историю этот человек вошел как Симонас Даукантас.
Любопытно заметить, что Даукантас не называет неприятелей «русскими», а употребляет в их отношении этноним «гуды» (gudai). Именно так, наряду со словом «балтарусяй» (baltarusiai) в литовском языке обозначаются белорусы, а в прежние времена понятие охватывало все восточнославянское население ВКЛ. Тем самым между предками современных белорусов и россиян Даукантас ставит знак равенства.
Зарождающееся литовское национальное движение, противопоставлявшее себя польскоязычной элите, рассмотрело в «Живиле» (а может быть, и приписало ей) совершенно новый уровень смыслов. Как отмечает Томас Венцлова, «образ Живили может быть истолкован как символ девушки-Литвы, чей возлюбленный (Польша) совершил презренный предательский поступок, передав ее, вместе со всей ее страной, в руки русских». Литературное произведение стало рассматриваться как аллегория событий Люблинской унии и разделов Речи Посполитой. В рамках такого подхода, лишь разорвав с Польшей, подобно тому, как Живиля убила Порая, Литва могла вновь обрести себя.
Таким образом, «Живиля» Мицкевича фактически стала своего рода манифестом литовского национального движения в 19 веке. Насколько это соответствовало замыслам Мицкевича – большой вопрос, но это уже совершенно другая обширная тема.
Артур Гриневич
