Говорят, что больше всех в жизни запоминается первая любовь и последняя. Особенно ярко эта житейская мудрость проявила себя в биографии знаменитого писателя Михаила Пришвина, который на седьмом десятке безумно влюбился и пронес эту любовь до самой гробовой доски. Влюбился, между прочим, в нашу землячку, Валерию Дмитриевну Лиорко (по мужу – Лебедева). Дочь военного, который служил в Витебске, окончила московский Институт слова, посещала лекции Бердяева и Брюсова, Ильина и Флоренского. Была женщиной не только обворожительной красивой, но и чертовски умной.

В поисках помощницы

Для Пришвина его дневники были любимым детищем. Когда к Москве подступали немцы, единственное, что захватил с собою в деревню писатель, были заветные тетрадки. Поэтому неудивительно, что на седьмом десятке он решил привести их в порядок. Для этого колоссального труда требовался помощник.

Об этом событии (кстати, перевернувшем его жизнь) позднее он написал так: «Устроил «смотрины» новой сотруднице. Ее зовут Валерия Дмитриевна. Посмотрели на лицо – посмотрим на работу». Даже фамилии не запомнил. А вот она запомнила все до мельчайших деталей, хотя, пока добиралась в сопровождении сотрудника Литературного музея в Лаврушинский переулок, продрогла до мозга костей и даже отморозила себе ногу. «Ни дом, ни нарядный лифт… ни голубой кабинет со старинной мебелью красного дерева не производили на меня впечатления: я сидела напротив хозяина, еле сдерживая лязг зубов от озноба. Колени мои прыгали под столом». Ну тут уж, по правде говоря, сказался не столько мороз, сколько волнение. Шутка ли – перед нею создатель «Женьшеня»! Каков он, этот знаменитый писатель? Как встретит ее? Не очень хорошо встретил. Автор «Женьшеня» откинул назад седую голову и, коренастый, на редкость моложавый для своих лет выражал уверенность в себе и пренебрежение».

Очень скоро она поймет, что ошиблась: пренебрежения к людям в нем не было совершенно. Да что к людям! Ко всякой живой твари, к дереву, к траве. А у ж к женщине – тем более. Дожив до 67 лет, вырастив сыновей, он оставался целомудренным, как ребенок, и искал того же в окружающих.

Хозяин угостил ее чаем с коньяком, дабы гостья согрелась. Затем показал, выдвинув из ящика секретера, бесчисленные тетрадки, которые ей предстояло разобрать. «Это документы моей жизни, и вы первая их прочтете». Первая? У нее, на миг онемевшей, как-то само собой вырвалось: как можно доверять такое человеку, которого в первый раз видишь! Другое дело – кому-то очень близкому. Жене, например.

Спасение от одиночества

Жена у него была, но писаниями мужа не интересовалась.

«Ефросинья Павловна… вовсе и не касалась моего духовного мира». Как же в таком случае вместе оказались? Любовь? Да нет, любовью тут и не пахло… Брак был скорее просто спасением от одиночества. Ефросинья Павловна была женщиной спокойной, доброжелательной, верной, но очень далекой от его внутренней жизни. Он-то понял это сразу, а она – чуть позже.

Он знал, что готов уступить ее другому без боя. А о себе думал, что, если придет другая, настоящая, то уйдет к настоящей. Настоящая пришла на излете седьмого десятка, в образе еще сравнительно молодой, на четверть века моложе его, женщины, дрожавшей от холода, с отмороженной ногой, но сначала он не узнал ее. Не понял, что она и есть настоящая.

Вторая встреча произошла неделю спустя. Должна была раньше состояться, но Валерия Дмитриевна из-за опухших, покрывшихся волдырями ног не пришла.

Кстати, судьба Валерии Дмитриевны, как узнает потом Пришвин, не была безоблачной. В 1923 году она познакомилась с сыном директора Парижской детской консерватории Олегом Полем, который, получив блестящее образование, ушел от мирской жизни, поселился в монашьей келье, из которой однажды на рассвете выволокли большевики и через несколько месяцев расстреляли.

Валерия вышла замуж за вузовского преподавателя математики Лебедева, была арестована и вместе с супругом отправлена в ссылку в Нарымский край.

Вернулась в 1935 году, но семейная жизнь не задалась – жила в основном с матерью. О любви больше не мечтала: какая любовь, если тебе уже сорок! Да и было в ее жизни, слава Богу, настоящее чувство, пусть и платоническое, – к Олегу. Она винила себя в его гибели, в том, что не смогла удержать возле себя.

Беседы без умолку

Проходит несколько дней, и теперь Пришвин с нетерпением ждет десяти утра, когда она должна позвонить в дверь. Опережая домработницу Аксинью, спешит в прихожую. «Мы с ней побеседовали без умолку с 4 часов до 11 вечера. Что это такое?» И правда: что? Вопрос, конечно, очень пришвинский: до наивности, до детской простой и в то же время невероятно сложный. «А если?» – приходит ему в голову, но продолжить не осмеливается, обрывает фразу.

Это самая короткая запись во всем его необъятном дневнике. Датированная 3 февраля 1940 года, она состоит всего из двух слов: «А если?»

Тут надо сказать, что эти два человек беседовали друг с другом не только при личных встречах, но и заочно. Он – с помощью дневника, она писала ему письма.

«Лежу, читаю «Женьшень», и так захотелось перекинуться с вами словом».

Теперь его книги с ней постоянно. «После первой встречи, когда я лежала с обмороженными ногами, я тоже взялась за «Женьшень». Читать мне было мучительно, потому что тот близкий человек, каким был для меня автор до личного знакомства, вдруг раздвоился. Я никак не могла связать этих двух людей. Ведь первый был своим – не только я его, но и он меня понимал, ничего с ним не было страшно, не стыдно: мы жили с ним в одном мире, где нет ни разочарований, ни расставаний, ни смерти. А второго я не могла понять, и, еще печальней, – он не понимал меня».

Объяснение в любви

Письмо Пришвин прочел не раз и не два, «изучил», как он сам определил в дневнике, и признал – не то с обескураженностью, не то с удовлетворением: «Очень умная, а я совершенный дурак». Пятого февраля – и месяца не минуло со дня «праздника отмороженной ноги» – он пишет: «После каждой новой встречи Вы чем-нибудь возвышаетесь в моих глазах, и чем-нибудь перед самим собой я становлюсь ниже». Раньше лишь дневнику доверял подобные мысли – дневнику и никому больше, а теперь – ей. По сути дела, письмо – это не что иное, как объяснение в любви. Да Михаил Михайлович и не скрывает этого.

«Мне бы хотелось эту любовь мою к Вам понять как настоящую молодую любовь, самоотверженную, бесстрашную, бескорыстную. Могу ли? Пусть даже сейчас не могу, но я хочу бороться за новое свое большое счастье и быть победителем…. Я хочу быть лучшим человеком и начать с Вами путешествие в неведомую страну»… Он предлагал ей отправиться в это волшебное путешествие немедленно, но она не торопится. Что удерживает ее? Мать, о которой она обязана заботиться? Но Пришвин готов разделить с ней эту заботу. Муж? Но с мужем она фактически не живет.

«Я жду, когда Вы узнаете его во мне и полюбите меня по-настоящему и навсегда. И меня тогда вовсе не будет стеснять, что я старый урод, а вы молодая и прекрасная».

Не у каждого, конечно, повернется язык называть молодой сорокалетнюю даму, но вспомните пушкинскую формулу: «Любить женщину – это открывать в ней девушку!» Он открыл.

«Я увидел в ней девочку лет шестнадцати»… Это завораживает его, восхищает, ошеломляет. «Чудо уже в том, что в женщине могла сохраниться эта девочка». Но в равной степени слово «чудо» можно ведь отнести и к нему: подобным зрением (духовным зрением), подобной способностью распознавать истинный возраст человека обладают немногие. Даже седина в ее каштановых волосах вызывает у него прилив нежности.

«Ничего, ничего, моя милая, теперь уже больше не будет этих сединок, это пришли они от горя. А теперь мы встретились, и все кончено, теперь они, проклятые, не станут показываться».

Нет, все не так просто. Это он готов был, если жена найдет другого, беспрекословно уступить свое место (кажется, этот человек вообще не знал, что такое ревность), Ефросинья же Павловна отпускать мужа не намерена. Всеми способами борется за него, вовлекая в эту беспощадную изнурительную борьбу ну ладно сыновей, но еще и домработницу. Последняя пишет Валерии Дмитриевне оскорбительное письмо, и та, проведя без сна мучительную ночь, отвечает. Но отвечает не домработнице, отвечает Пришвину.

«Со вчерашнего дня я узнала, что жить без Вас тревожно, места себе не нахожу. Я думаю, это оттого, что я узнала об опасности: нас хотят разлучить. Вы этого, признаться, добивались – вот и получайте: теперь я могу быть только с Вами или совсем без Вас. Расстанусь без слез. И письмо я пишу не для того, чтобы делать пространные признания, а чтобы получить четкое направление дальнейшей жизни».

Она всегда выражала свои мысли прямо и ясно – что подчас приводило его в смятение. Поэт по натуре, он хоть и видел жизнь в подробностях, которые от большинства ускользали, но не умел расщеплять целое, выстраивать логическую цепочку. Отвлеченная философия не давалась ему, а ели он все-таки погружался в нее, будь то дневник или сочинение, выходили, как правило, банальности. Иное дело – она.

Хрустальные годы

«Изучая письма В.Д-ны, нашел, что логика ее не покидает ни на мгновенье».

Младенцем чувствует себя рядом с ней седобородый старик, и это не унижает его, не угнетает – напротив. После мучительных терзаний и раздумий, Пришвин решает: выбираю Любовь. Он увозит свою невесту в лесную избушку, в деревню Тяжино под Бронницами. И здесь, на берегу реки Нищенка, прошли счастливейшие и, следовательно, самые богатые дни их жизни – впоследствии Пришвин назовет их хрустальными. Здесь же была написана поэма в прозе «Фацелия», состоящая из маленьких новелл.

16 января 1953 года он записал в дневнике: «За нами осталось 13 лет нашего счастья. И теперь вся наша рассеянная жизнь собралась и заключилась в переделах этих лет».

В следующем году его не стало. Как раз 16 января, в день четырнадцатилетия знакомства писателя со своей вечерней звездой, Михаил Михайлович Пришвин покинул этот мир. Встретив свою любовь на закате, обретя счастье и покой, он ушел абсолютно счастливым.

Ангелина СВЕТЛОВА