3 сентября исполнилось бы 90 лет писателю Алесю Адамовичу. Почему-то мы забыли об этой дате, (как и о восьмидесятилетии выдающегося писателя Юрия Казакова). Даже в библиотеках, где вообще-то доброй традицией было проводить выставки книг писателей-юбиляров, не смогли просто найти и положить на стол несколько книг.
И это грустно и неправильно. Ведь то, что оставил нам, в том числе, Адамович, вошло в наше сознание, быт, представление о мире.
В понятие «Великий героизм советского народа» входит поступок пятнадцатилетнего Алеся: как парень из Глуши (так называлась белорусская деревня) взял ружье и ушел партизанить. Чудом выжил. Первым написал подробно о жизни белорусских партизан.
Благодаря Адамовичу мир узнал о Хатыни. Еще в семидесятые писатель начал замечать лишь слегка начавшую проявляться тенденцию — обелять фашистских захватчиков.
С магнитофоном он объездил тридцать пять районов республики, собирая голоса выживших, чудом уцелевших жителей сожженных фашистами деревень.
Популярный ныне нонфикшн — это тоже Адамович. Одним из первых он освоил и популяризировал вербатим — особый способ подачи информации в виде потока.
Ну и нельзя не вспомнить «Иди и смотри», фильм Элема Климова, вошедший в копилку шедевров киноискусства, снятый по сценарию Алеся Адамовича.
Накануне дня рождения писателя «КП» поговорила с литературоведом Евгением Ермолиным.
— Евгений, я ведь правильно помню, в перестройку Алеся Адамовича чуть ли не каждый день показывали по ТВ…
— Вы правы, Адамович был очень публичным человеком. Мне кажется, у него было очень мало обычной жизни. Он горел общественными интересами, нуждами страны и мира.Можно сказать, в перестройку он был каждому другом или врагом.
— Почему сегодня о нем почти забыли? В интернете крайне мало информации о нем…
— Проблема в том, что у нашего общества очень короткая память. И особенно не везет последним десятилетиям ХХ века. Есть несколько брендовых имен, которые присутствуют в общественном сознании: Бродский, Солженицын, Евтушенко, кто еще? Не менее значимые писатели: Домбровский, Владимов, Сапгир, — полузабыты. И контекст утрачен общественной памятью, и нет особого желания его припоминать. Кроме того, Адамович – антипод любому официозу; и официоз отвечает ему взаимностью, инстинктивно его не приемля.
— Можно ли считать Адамовича изобретателем жанра нонфикшн? Я была страшно удивлена его книгой «Я из огненной деревни». Честно говоря, не думала, что и в Советском Союзе существовали книги, написанные вербатимом.
— Адамович, действительно, одним из первых в литературе использовал преимущество магнитофона. Он записывал голоса людей и активно внедрял их в повествование. Помню, какой шок вызвало его заявление о том, что эпоха вымысла вообще приходит к концу, фикшн иссякает, наступает время документального свидетельства, время «сверхлитературы». Эта мысль и сегодня актуальна, но не могу сказать, что он изобрел нонфикшн. Скорее, это была подключенность к глобальному мировому литературному тренду. Западные литераторы и журналисты стремились к истине, к документализму. У в этом направлении работали и Виктор Некрасов, и Александр Солженицын… А у Адамовича появилось доступное в применении, техническое средство записи: катушечный магнитофон.
— Как так случилось, что именно Адамовичу первому удалось раскопать и поднять тему Хатыни. Почему до него этого не сделали?
— Многие темы, что называется, валяются на улице, подходи и бери. Но немногие за них берутся. Почему? Думаю, не хватает или ума, или смелости. У Адамовича они водились…
— Его деятельность очень близка к публицистике, его ругали, что это «не литература».
— Разумеется, это литература. Даже жутко консервативный Нобелевский комитет это понимает в XXI веке.
— Вы сейчас Светлану Алексиевич имеете в виду? Она ведь методом Адамовича работает. Думаете, Нобелевская премия Алексиевич — это на самом деле премия Адамовича?
— Скажу по-другому: не было бы Адамовича – не было бы и Светланы Алексиевич, такой, какую мы знаем. А в аспекте литературной преемственности, конечно, можно уверенно говорить, что вместе с Алексиевич отмечена эта русскоязычная школа документальной прозы, центральным героем которой является не автор-мемуарист, а народ.
— Кажется, Василь Быков назвал Адамовича «европейски значимым писателем». Естественно, это кажется просто комплиментом одного белорусского писателя другому белорусскому писателю…
— Тонкий момент. Надо понимать, что Быков и Адамович – белорусы советской эры. Можно сказать, имперские белорусы. Лучшие люди советской эры мыслили мировым масштабом, и были созвучны веку. Адамович мыслил, можно сказать, планетарно. Заботами и проблемами человечества, в состав которого, разумеется, вписывал и соотечественников. Поэтому когда он пишет родной Беларуси, то вдруг вспоминает о сожженной напалмом вьетнамской деревне Сонгми , о кровавом эксперименте в Кампучии… Думаете, легко было в те времена взять и вот так просто сказать, что в ядерной войне не будет победителей? При кажущейся самоочевидности этой истины она была под запретом, поскольку разрушала что-то главное в советском локусе сознания. И был по этому поводу страшный вой про отсутствие патриотизма и враждебность… Это все не имело отношения к истине. Адамович был гуманистом высокой пробы.
«О, эти «чужие» и эти «свои»! Как легко осуждаем других и как трудно поворачивается язык сказать жестокую правду себе, собственному народу… У нас пересыхает горло, перехватывает дыхание, когда надо сказать жестокую правду о нас самих»
— Алесь Адамович не подписал письмо против Синявского и Даниэля. Может быть, сегодня не совсем понятна значимость этого поступка.
— Месть за неподписание была суровой: он вынужден был не только отказаться от преподавания в МГУ, но и вернуться из Москвы в Минск на двадцать лет, он выпал из общественной и литературной жизни столицы. В те времена периферийное существование отнимало много возможностей и для творческой самореализации, и для духовно, интеллектуально значимого общения, и для формирования мировоззрения. Но этот поступок был как камень в фундамент личности. Все или почти все тогда выбирали себя и менялись. Одни к лучшему, другие к худшему, в сторону соглашательской беспринципности и конформизма.
— С какого произведения нужно начать знакомство с писателем?
— Мне кажется, самые подходящие – «Хатынская повесть» и «Блокадная книга», созданная вместе с Даниилом Граниным. Ну а если совсем мало времени, тогда есть у Адамовича «быль» «Немой».
— Вспомните самые важные, на ваш взгляд, слова Адамовича?
— Например, такие: «О, эти «чужие» и эти «свои»! Как легко осуждаем других и как трудно поворачивается язык сказать жестокую правду себе, собственному народу… У нас пересыхает горло, перехватывает дыхание, когда надо сказать жестокую правду о нас самих».
Евгения Коробкова, «КП в Беларуси»
