Мост вызревает. От берега Таманского по узкой Тузле (островку) — и навстречу, от Керчи. Под разговоры, пересуды, под чьи-то восторги и даже под чьи-то угрозы — растет уже два года. Свая к свае, опора к опоре, рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. В нем будет 19 километров, даже если в сущности размер и не принципиален.
Как там сейчас, на мосту?
***
Естественно, приблизиться к мосту сейчас непросто: система безопасности, заявки, допуск, документы, рамки КПП и прочее. Но любопытство все-таки сильнее: «Российская газета» — в компании сообщества журналистов России и Беларуси «Друзья-сябры» — отправилась на Крымский мост и с чувством поэтическим, и с целью, скажем так, метафизической.
Кому-то может показаться: формулировка несколько туманна. Но если вдуматься, она точна и неслучайна: если иметь в виду тот факт, что в литературе русской все мосты — всегда магниты тайных смыслов и пылкой страсти. В них еще нужно вникнуть. То Маяковский смотрит, «как в поезд глядит эскимос»: «Бруклинский мост — да… Это вещь!». То уже в Париже «Лили Брик на мосту лежит» (запечатленная художником) — у Вознесенского. И это им еще не довелось увидеть Крымский мост.
К мосту мы едем от ухоженной Анапы, через Тамань: здесь проезжающих меланхолически осматривает сам Михаил Юрьевич.
***
Это лишь кажется, что памятник Лермонтову (рядом дом-музей) глядит куда-то в морскую прозрачность, — необъяснимо, но вот тут, в Тамани, у Михаила Юрьевича, мы получаем ключ ко всей поездке. Печорин, как мы помним, был Таманью недоволен — но чем он был доволен вообще? До стройки от поэта час езды. Пока не показался мост, листаем Лермонтова.
Вот, скажем, «Монго» — поэма 22-летнего поэта была пикантна, опубликовать смогли лишь после его гибели, и то с купюрами. Нехитрый вроде бы сюжет — в поэме два повесы, Маёшка и Монго (прозвища юного поэта времен Школы юнкеров и его двоюродного дяди, приятеля, почти ровесника Алексея Столыпина — в будущем, кстати, секунданта на роковой дуэли Лермонтова). Так вот, повесы мчат галопом на дачу к даме сердца. Дама, между прочим, замужем (балерина Екатерина Пименова). Муж свалится на голову некстати — повесы спасутся бегством.
Нам же важно вот что: юнкерам, летящим к даме, мешали мосты — довольно хлипкие: «уж эти мне мосты! Дрожат и смотрят так лукаво». Им бы мост подобротнее. В финале повесы поутру припоминают приключение — а Лермонтов вдруг сворачивает к Пушкину: «И право, Пушкин наш не врет,/ Сказав, что день беды пройдет,/ А что пройдет, то будет мило»…
Итак, безделица-поэма дает четыре слова — ключевых для нас сейчас: Лермонтов. Мост. Страсть. Пушкин.
Что даст нам этот шифр? Где Лермонтов — понятно, в Тамани. Где тут Пушкин? Отделен проливом. Там, в Крыму, по Воронцовскому дворцу блуждает его тень. (И не забудем про Бахчисарай с Гурзуфом.)
Поэты связаны друг с другом — как электрической дугой. А мост через пролив естественен и справедлив, как воплощенная метафора. Куда ведет мост? А от Лермонтова к Пушкину и обратно.
***
Хотя имен связующих тут море.
«Мост, ты как страсть:/ Условность: сплошное между». Это уже Цветаева Марина, еще один голос с крымского берега, еще одна боготворившая Пушкина. Для нее мосты — вехи любовных «брожений». А для страсти вечно главнее то, что «между».
И про Александра Сергеевича заметим: он ведь тоже волновался. Мол, «лет чрез пятьсот» (тут он потомков недооценил) — «шоссе Россию здесь и тут,/ соединив, пересекут./ Мосты чугунные чрез воды/ шагнут широкою дугой». (Дальше у поэта мелькнула мысль о множестве грядущих трактиров — неужто тоже думал о шампанском?)
А впрочем, вот и мост (хотя и не чугунный). Нас ждет Кайрат Турсунбеков.
***
Проходим КПП. А где тут обитает рыжий кот по кличке Мостик? Он, говорят, строителям как талисман. На сайте Крымского моста объявляли даже поиски невесты для кота-любимца — может, нашел свое счастье?
Едем над волнами — по временной рабочей трассе, идущей параллельно стройке. Справа в окнах — будущий мост автомобильный, слева — железнодорожный. Тянут их с двух берегов. Отсюда, с таманского, крыло длиннее: отрезает Азовское море от Черного, как взлетная полоса. Представьте: проезжаем километров 10 беспрерывной стройки. Пучками «эйфелевы башни» — краны. Рогами — сваи (призматические, буронабивные, трубчатые): их вколачивают в грунт до сотни метров. Тяжелые машины взад-вперед: зеваки им мешают. Работа круглосуточная, без выходных и праздников.
Доехали впритык к фарватеру, к самым важным опорам: на них поставят центральные пролеты моста (их собирают отдельно в Керчи): тут дорога поднимется на 35 метров над морем. Баржи проплывут легко — они и сейчас ходят, стройка им не помеха.
Осматриваемся: на стройке лица молодые, со всей России. Но и матерые встречаются — есть и легендарные строители БАМа (знающие люди понимающе кивают, услышав имя Василия Харланова: четверть века возводил мосты от Таксимо до Тынды).
***
Бумс-бумс: у самого фарватера вколачивают. Бесперебойность стройки кажется эпической. Наверняка о ней еще споет «всяк сущий в ней язык». Но у строителей уже есть хит своего производства: питерский гидростроитель Константин Хоменко сложил и спел — «Работают здесь все, а я забиваю. Я забиваю сваю, я сваю забиваю». Бумс-бумс.
Прежде, чем стройка началась, территорию разминировали — отголоски Великой Отечественной. Вот только что, в начале мая, кстати, подняли со дна советский истребитель времен освобождения Крыма от фашистов. Здесь же постоянно отряды археологов. Шутка ли: за два года — 60 тысяч находок. Серебро испанское, керамика античная, амулет из черепа древней зверушки в медной оправе. И с мыса Ак-Бурун — терракотовая голова, пятый век до нашей эры.
Голова теперь в Керчи, на выставке «Крымский мост. Фантастическая реальность»… Почти что по Максимилиану Волошину, писавшему про «слепки древних душ». Или опять же по Цветаевой: про мост — «промежуток прозрения».
Фоторепортаж: Строительство Крымского моста:
***
Тем временем на полотне автомобильного моста, уже готового к асфальту, Кайрат Турсунбеков, замначальника управления федеральных автодорог «Тамань», объясняет в подробностях, на что тут идут 227,92 млрд рублей (общая стоимость проекта); как движение автомобилей (две полосы туда и две обратно) откроется в декабре 2018-го; как еще через год введут во временную эксплуатацию железнодорожную линию.
С моста видны дельфины — рассекают стаями. Как в кино. Об экологии, спасенных сусликах и прочих краснокнижниках тут заслушаешься. Но про бегущих по волнам, про паруса — скорее к Александру Грину: «Вода светится на три аршина, а рыбы летают по воздуху на манер галок!» А к Грину — на тот берег. По той же поэтической дуге.
Тот берег светится на солнце, как хрустящий чебурек. Будет мост — десять минут, и надкусим. Но пока в Порт-Кавказ, на паром. Очередь на паром вполне сносная. Хотя, судя по толкотне, в сезон покурортнее здесь будет жарко. Но переплыли, в общем, скоро — уплетая на пароме, в буфете, пломбиры донецкого производства.
***
И мы уже в Керчи. Дороги, обещают, станут лучше, а пока несемся, как можем, по Крыму. По бугоркам любви. Да-да, как у Аксенова Василия — по «бугоркам любви, над которыми висели прозрачные стрекозы». Тут указатели дорожные — пальцы веером. Налево — к архитектору Алексею Бекетову, двоюродному дяде поэта Александра Блока. Чуть в сторону — к мечтательному Александру Грину. Туда — Судак и крепость генуэзцев (где Храм с аркадой укрывал то мусульман, то лютеран, армян и православных). Сюда — к Чехову, Паустовскому. На Феодосию — к Цветаевым. На Коктебель — к Максимилиану Волошину, поэту и акварелисту.
Есть у Волошина, к слову, эссе об архитекторе Роберте де-ла-Сизеране, певце мостов: «Старый мост осторожно, шаг за шагом, как слон, переходил через реку; новый переносится одним прыжком, как скаковая лошадь!» Чем не про Крымский мост?
Еще одно — про электрические связи: «Письмо», которое адресовал Волошин будущей жене, Маргарите Сабашниковой. Это не лермонтовский «Монго», но здесь опять — и «страсть», и те же ключевые точки. Вот Пушкин («И замыкаю в четкий стих/ Мое далекое послание./ Пусть будет он как вечер тих,/ Как стих «Онегина» прозрачен»). Вот опять — мосты («… Когда у Лувра на мосту/ В рассветной дымке мы стояли»).
Все сходится, дорога верная.
Кто больше ждет открытия моста, на каком берегу? — Вопрос вроде бы риторический. Но кто-то его задал. Ждут равно тут и там — хотя подтекст вопроса очевиден.
***
На берегу таманском, у памятника черноморским морякам-десантникам «Пушка Лендера», тетка с кошелкой топала на мужа: «Да ты пэйзаж сымай, шо ты мою харю сымаешь — завтра, если шо, эти (рукой куда-то вдаль) по харе найдут». И непереводимое, как пули у виска. Страстная женщина.
На берегу крымском, у входа в «Новый свет», завод шампанского, на скамейку к приезжим садится мужчина пожилой, приличный с виду — явно терзаемый вопросом: «Вот странно мне, неужто правда среди россиян немало недовольных тем, что мы объединились?» — «Да нет, — в ответ ему, — таких с гулькин нос». Успокоился вроде.
Случайный попутчик в Ливадии, слегка навеселе, — спросили, как пройти туда-то, — а он про свое: нет, вы вот мне скажите, как могли «они» бесчеловечно обрубить нам воду и свет — думали, не справимся без «них»?
В Симферополе на рынке добрая торговка, узнав, откуда: «Раз вы из Москвы — продам дешевле. Только для вас». Следом подходят «сябры». И, также подмигнув: «Раз вы из Белоруссии…»
Здесь нет, увы, музеев, посвященных шестидесятникам и их «таинственным страстям». Хотя — читали, не читали — все вечно вспоминают как раз аксеновский «Остров Крым», хотя бы и просто как привычный слоган. В «Острове Крым» герой Аксенова в отчаянии спрашивает про Евангелие: «Почему сказано, что соблазны надобны Ему, но горе тем, через кого пройдет соблазн? Как бежать нам этих тупиков?» В его же «Вольтерьянцах и вольтерьянках», уже на острове Оттец, ответ про «пресловутый корень благоденствия» дает Вольтер: «Банковский вексель — это и есть философский камень нашего века, мой Ксено!»
Но мы-то ищем мост другой, разве не так? Мы про мост — от Лермонтова к Пушкину? Разве «нашим всем» уже бесповоротно стал не Пушкин, а «банковский вексель»?
Тот самый Пушкин, которому писала жена новороссийского генерал-губернатора Михаила Воронцова, шифруя анаграммой «Вобюлиманс» — «С нами любовь». И мы как раз у Воронцовского дворца, того роскошного, в Алупке, у горы Ай-Петри. У мраморного бюста Воронцовой напоминают: есть 30 рисунков Пушкина, изображающих ее. В «онегинской» Татьяне и ее черты. Ей посвящались и «Сожженное письмо», и «Талисман»… Она его просила письма уничтожить. И Пушкин жег и плакал: «Прощай, письмо любви, прощай! Она велела…»
Какие страсти, согласитесь. Тут всякому терпению конец. Скорей шампанского, шампанского! Пино-нуар пятнадцатого года! Даешь нам Крымский мост! Даешь, туда-сюда, все 19 километров! Куда же нам без ключевых сцеплений, которые у нас в крови: и Лермонтов, и страсти, и мосты, и Пушкин?!
Как там у Михаила Юрьевича: «И право, Пушкин наш не врет».
Источник: Игорь Вирабов (Российская газета)
