В жизни он любил два города – Бобруйск и Москву. Все остальные города были временным местом жительства независимо от времени, прожитого в них. В этом парадоксе нет ничего странного. Авангардная культура всегда зарождается в малых городах, а повзрослев и материализовавшись в виде своих конкретных носителей, перебирается в столицу. Максимальную степень свободы человек получает только в больших городах, где можно раствориться и уединиться. Известность и публичность есть благо для любой творческой профессии, но бытовая публичность мешает творческому процессу и убивает его. Авангард рождается только в провинции, а обратной стороной его рождения является полное отторжение нового направления. Он непонятен, а потому нуждается в поддержке. И поиск этой поддержки обрекает его носителя на переезд в столицу.

Бобруйск, как Одесса, – культурные столицы своего времени. Но столицы провинциальные. Сравнивать их сложно и по размерам, и по именам людей, оставившим свой след в мировой истории. Но есть одно общее – Одессу мы ассоциируем, в первую очередь, с Исааком Бабелем и Ильфом и Петровым, а Бобруйск с Эфраимом Севелой. Одесса считается столицей южной писательской школы, а Бобруйск? Он остается Бобруйском…

Настоящее имя Эфраима Севелы – Ефим Евелевич Драбкин. Он родился 8 марта 1928 года, задолго до того, как этот день стал женским праздником и выходным днем в нашей стране. Его родители были спортсменами, они познакомились в Бобруйске на стадионе «Спартак». Отец был кадровым офицером, а после выхода в отставку работал тренером по греко-римской борьбе, тогда ее называли классической. Мать была чемпионкой БССР по барьерному бегу. В детстве он любил подраться, потому что был тренирован отцом. Евель Драбкин был очень крепким человеком. Он прожил до 99 лет и последним из мишпохи (семьи) эмигрировал в США. А его сын вырос на стадионе, где проходили соревнования по борьбе. Драбкин-старший боролся в полусреднем весе и был хорошим гимнастом. Свои гимнастические трюки он показывал на крыше дома и на кирпичной трубе. Он был несостоявшимся артистом цирка, ко всему, в том числе и к опасностям, относился легко. Он мечтал, чтобы его Фима стал боксером, и был уверен, что для этого у него есть все данные.

С матерью у Севелы отношения были сложными. Она, по его словам, не любила его. Возможно, Рахиль Драбкину тяготили воспоминания о ее замужестве. Он был «незапланированным» ребенком. Когда мать Эфраима Севелы забеременела, трое Гельфандов, ее родных братьев, поймали Евеля Драбкина и объяснили ему, несмотря на его физическую силу, что он обязан жениться. А в детстве юный Ефим чуть не умер. Ему было около года. Его оставили с отцом, и Драбкин-старший, получавший пакет, как ведущий спортсмен республики, жевал сухую колбасу. Маленький Ефим потянулся к колбасе, а отец, не подумав, что это слишком тяжелая пища для годовалого ребенка, не стал сопротивляться. Одним словом, маленький Фима отравился. Но его выходили. Он был крепким и цепким. Всю жизнь был худым и располнел только к старости.

Он был потрясающе везуч. К любой ситуации относился с неподдельным юмором, хотя был и крайне обидчив. Детские комплексы, эгоизм? Возможно. В творчестве без этого никак. Он считал своей исторической родиной Инвалидную улицу и свои воспоминания о ней назвал в своем собственном стиле «Легенды Инвалидной улицы». И дал определение топонимическому названию улицы: «Улицу назвали Инвалидной, потому что в городе всегда кого-то били. Кутузов–Наполеона, Наполеон–Кутузова, Гитлер–Сталина, Сталин–Гитлера, всегда кто-то кого-то бил».

Местечковые евреи в мировой литературе, в том числе и еврейской, – это в большинстве своем жертвы погромов, мудрые, но слабые, не умеющие постоять за себя физически. Евреи же с Инвалидной улицы у него богатыри. И по этой причине Ефим Драбкин взял псевдоним Эфраим Севела, посчитав, что это будет более созвучно силе и выносливости.

«На Инвалидной улице мальчики старше десяти лет не плакали. А уличное светило доктор Беленький был высок и могуч, как дуб. Он отличался от балагул (извозчиков) только тем, что носил на большом носу пенсне с золотой цепочкой. Однажды доктора хотели ограбить. Доктор поймал грабителя, собственноручно оглушил ударом кулака по голове и потом, верный присяге Гиппократа, наложил швы, прописал лекарство и отпустил на все четыре стороны».

Где кончается легенда и начинается жизнь самого Эфраима Севелы, не могут понять даже самые близкие для него люди. Это мнение не мое, а писателя Владимира Львовича Мехова, однокурсника Севелы по журфаку Белгосуниверситета.

У Севелы ни в чем и никогда не было полутонов, он жил на грани. Скорее всего, основой для этого было очень жесткое воспитание со стороны матери. Но именно материнская школа жизни помогала ему выживать в любых ситуациях. Он писал то, о чем люди не говорили, но думали.

Севела постоянно подчеркивал: «Я люблю этот юмор, я люблю этих людей. Я не скажу, что в моих «Легендах» документально, что вымышлено. Отвечу на вопрос так: в «Легендах» все искренне… В Бобруйске и бабелевской Одессе жили одни и те же персонажи. Только в Одессе их звали, к примеру, Фроим Грач, а в Бобруйске Берл Артибайло или Авроим-Иче».

Музыкальность и неповторимость стиля Севелы сродни одесским рассказам Исаака Бабеля. Русской литературе парный эффект вообще свойственен: Пушкин–Есенин, Лермонтов–Гумилев и так далее. Но они с Бабелем равнозначны, но неодинаковы. Как равнозначны по уровню культурного наследия Бобруйск и Одесса при всей непохожести этих городов.

Старшее поколение, говоря о Бобруйске, любит вспоминать, что в отдельных районах этого города в 60-е годы прошлого века русскую речь можно было услышать с трудом. Вопрос, с которым обращались многие к жителям Бобруйска и Одессы того времени, был один: как с таким особым произношением они умудрялись сдать вступительные экзамены в институты. В то время письменное сочинение было обязательным для всех.

В самом начале войны отца Эфраима Севелы призвали в действующую армию. А он сам успел эвакуироваться с матерью и сестрой. Но в дороге поезд разбомбили немецкие самолеты, взрывной волной Севела был отброшен далеко от железнодорожной платформы, а когда очнулся, то своих родных найти не смог. До 1943 года бродяжничал, а затем стал «сыном полка» противотанковой артиллерии Ставки Главнокомандования. С войсками дошел до Германии и был награжден медалью «За отвагу».

Дебют Эфраима Севелы как сценариста пришелся на 1957 год. На киностудии «Беларусьфильм» был снят фильм «Наши соседи» по его сценарию. И в этом же году Ефим Драбкин «перестал существовать», псевдоним Эфраим Севела стал не только псевдонимом, но и строчкой в паспорте.

24 февраля 1971 года в 11 часов утра группа евреев-«отказников» захватила приемную Президиума Верховного Совета СССР. Двадцать четыре человека выдвинули советским властям ультиматум с требованием разрешить выезд из СССР в Израиль. В противном случае они объявляли о своей бессрочной голодовке. Нынешнему поколению сложно объяснить, что в советское время уехать из страны и поменять местожительство, а тем более гражданство, было делом сложным и очень хлопотным. Многие получали отказ и становились так называемыми «отказниками». Отказ всегда давался в устной форме, а для простоты понимания желающий выехать чаще всего слышал на свой вопрос один и тот же ответ: ваш отъезд считаем нецелесообразным.

Трагизм и вся сложность ситуации для тех, кто подал заявление на выезд, заключались в том, что человек фактически «выпадал из социума»: членов КПСС исключали из партии и увольняли с работы, молодежь исключалась из комсомола и отчислялась из вузов. И в этом состоянии устроиться даже простым дворником было делом хлопотным.

У власти и желающих выехать на Запад были свои аргументы. Власть боялась утечки мозгов и указывала на то, что все желающие уехать получили первоклассное образование в СССР, причем бесплатное, что было сущей правдой. Желающие уехать в ответ говорили о квотировании при поступлении в вузы, сложности в карьерном росте, что было тоже правдой.

Говоря по правде, уезжавшие из страны не вызывали сочувствия в широких массах населения. Многие говорили: чего им не хватало? И в самом деле, чего? Тот же Эфраим Севела об акции 24 февраля 1971 года узнал за сутки. К этому времени он – один из самых успешных сценаристов, имевших в Москве трехкомнатную квартиру в районе метро «Аэропорт». На сегодняшний день это то же, что иметь коттедж в пригороде. Он в то время сам не задумывался об эмиграции, все сложилось само собой. Именно Севела передал письменные требования властям.

Захват здания приемной Президиума Верховного Совета СССР был актом отчаяния. Но не все так просто. С точки зрения того времени, да и сегодняшнего дня, это было уголовно наказуемое деяние. Захватившие знали и помнили, что за попытку угона самолета из Ленинграда в Финляндию 15 июня 1970 года Эдуард Кузнецов и Марк Дымшиц были приговорены к расстрелу, замененному под давлением западной общественности 15-летним тюремным заключением. Захватившие приемную были адекватными и высокообразованными людьми. И все они понимали, что власть пойдет им навстречу. Почему? Через месяц с небольшим открывался ХХIV съезд КПСС, на котором Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев должен был выступить с Программой мира. Были сложности и с дружественными компартиями после событий в Чехословакии 1968 года. И они добились своего. Всех выпустили, кроме одного… Эфраима Севелу депортировали. Финалом всей этой истории было то, о чем он неохотно говорил. У него всегда были сложные отношения с матерью. Но именно этот его поступок сделал то, что сделал. Он говорил: «Я ее подвел. Я сделал одно опаснейшее дело, и она не выдержала. Был скандал в прессе, и очень злые слова, когда я уехал из Советского Союза. Это был 1971 год, и мама не выдержала. Она покончила жизнь самоубийством».

Книга «Легенды Инвалидной улицы» была написана всего за две недели. Это произошло в Париже в августе 1971 года. Книга писалась Севелой в «добровольно-принудительном порядке» по просьбе (а это тот случай, когда отказать нельзя) барона Эдмонда Ротшильда. Севела вспоминал: «Он нас лично встречал. Мы были первыми эмигрантами в Париже за многие-многие годы. Париж под ладонью Ротшильда был к моим услугам. Он тратил бешеные деньги ради меня. Такие приемы закатывал – на 100–150 персон. Съезжались первые лица Франции. Он сказал, что книга, когда я ее напишу, разойдется по всему миру, ее будут читать, потому что вышибает она слезу у самых твердолобых людей. Я все не решался писать. А потом Машка (дочь от первого брака) меня добила». Ида Шагал – дочь марка Шагала, обещавшая устроить в Париже все, что попросит Севела, сказала: «Такому наглому большевику, который абсолютно не знает, что он создал».

Но парижская жизнь была только остановкой по пути в Израиль. Свое прибытие на историческую родину Севела десятки, если не сотни раз рассказывал разным слушателям. По прибытии в Израиль их всех сразу отправили в военкомат на предмет годности к службе в армии. Все хотели ее пройти быстрее. Бежавший рядом с Севелой молодой человек, видимо, хотел «закосить» от армии и попросил замениться стаканчиком с мочой. Эфраим Севела с гневом отказал. Но… по стобалльной шкале у 44-летнего Севелы было 97 баллов. Врачи были изумлены его здоровьем.

Став гражданином Израиля и даже поучаствовав в войне Судного дня, где он подбил два танка производства СССР, он стал, по сути, ветераном двух войн. Но остался прежним – он продолжал ворчать: «Я приехал в Израиль, чтобы жить в своем государстве, а уехал отсюда, потому что устал жить в чужом». Закончилось все тем, что он назвал землю обетованную «страной вооруженных дантистов» и отбыл на ПМЖ в США, где продолжил выражать свое недовольство.

В конце 80-х Севела тайно приезжал в Бобруйск. Почему тайно? На этот вопрос он ответа не дал. «В Бобруйск, о котором я пишу всю жизнь, я приезжал нелегально. Это было в конце восьмидесятых. Я сидел в машине на заднем сиденье. Проскочили по улицам, нигде не останавливаясь, и на кладбище. Конечно, я сразу пошел к маминой могиле. Пока там стоял, вся жизнь пронеслась перед глазами». В Бобруйск его привез друг, с которым он дружил всю жизнь – Лев Володин, настоящая фамилия Иоффе. Лев Володин в молодости был северным летчиком. «Он закончил Ленинградское летное училище, воевал на севере в районе Мончегорска. В другом городе жила его любовница. У Левки был самолет с красными коками. Кок надевается на вал впереди пропеллера. И Левка порой садился на аэродром в чужом городе, потому что там, на аэродроме, служила его финка-зенитчица. Финка по имени Эра, которую я называл эпохой. У Левки времени не было на долгие разговоры, он садился якобы на дозаправку». Лев Володин – корифей белорусского радио. В свое время его голос знала вся Беларусь. И еще он был гениальным пародистом. А когда на съемках фильма «Атланты и кариатиды» Евгений Евстигнеев отказался озвучивать пятиминутный сюжет, Володин с легкостью заменил его, и никто этого не заметил.

С белорусским радио Эфраима Севелу связывали и родственные отношения, его сестра была замужем за сотрудником радиокомитета БССР Аркадием Гореликом.

Он не был ни антисоветским, ни диссидентом. Всю жизнь воспринимал себя как бобруйского еврея с Инвалидной улицы. И эта улица была для него центром мироздания.

Он выразил и запечатлел все парадоксы и прелесть советского быта и системы человеческих отношений, в чем-то искусственных, но очень трогательных: «Дедушка Лева и все три бабушки были честнейшими людьми и такими коммунистами, каких сейчас уже нет. Я уж не говорю о прадедушке Лапидусе. Он был лично знаком с Лениным, и его можно поставить в музее и показывать посетителям за плату. Они всю жизнь получали награды за хорошую работу, ордена и медали. Очень много благодарностей, которыми можно было обклеить стены в их маленьких тесных квартирках. Но никогда не хитрили и не ловчили, хотя занимали высокие должности. И, конечно же, не воровали. Но в семье не без урода. Нашим уродом, без которого семьи не бывает, был дедушка Сема. Он единственный не был коммунистом и ни в какие идеалы не верил. Дедушка Сема верил в деньги. И делал их в большом количестве. Как? Очень просто. Он, в отличие от остальной родни, не учился и не получил высшего образования. Те, с высшим образованием, жили на свое жалкое жалованье, на сухую зарплату, как говорил дедушка Сема. А он не знал счета деньгам. Потому что он заведовал пивным ларьком на Тишинском рынке. Маленький киоск, сбитый из листов фанеры и на скорую руку покрашенный линючей краской. Там стоит большая деревянная бочка с помпой, и дедушка Сема качает эту помпу, и из крана в толстые стеклянные кружки бежит струйка пива, наполняя их доверху пенной шапкой. Все дело в пене. Полкружки пива, полкружки пены. Пена – чистая прибыль дедушки Семы. Покупатели – народ нетерпеливый. Вторая статья его доходов – ведро или два водопроводной воды, подлитой в бочку. Жаждущий народ не отличает разбавленное пиво от неразбавленного. И снова денежки текут в карман продавцу.

Если отбросить родственные чувства и посмотреть на это со стороны, то дедушка Сема – вор. Самый элементарный вор, которому место за решеткой. И так на него смотрит остальная родня. Но он не просто вор, а выдающийся вор. Потому что ни разу не сидел долго. Он – ворюга, спекулянт, аморальный тип, жулик, ловчила, паразит, расхититель социалистической собственности, взяточник, мародер, разрушитель устоев советского государства – это лишь малая толика кличек, какими его наградила негодующая родня, был самым дружелюбным человеком в нашей семейке.

Жулик Сема, разрушитель устоев советского государства, подкармливал, чтобы они не протянули ноги из-за своей честности, всех остальных членов нашей семейки – строителей коммунизма. На дни рождения приносил самые дорогие подарки, доставал по блату заграничные пальто и ботинки, которые ни за какие деньги не купишь. Подбрасывал всем в холодильники дефицитные колбасу или копченую рыбу. Давал денег взаймы. И никогда не напоминал о долге. И у него брали. Хотя и краснели, и клялись, что имеют дело с этим аморальным типом в первый и последний раз. По семейным праздникам, подвыпив, даже целовались с ним и вместе пели революционные песни. Других песен мои предки не знали. Дедушка Сема подпевал им без слов. Мычанием. Потому что он выговорить не мог диковинные слова этих песен. Наши твердокаменные коммунисты слушали жулика Сему и оттаивали».

Вся притягательность и сила его прозы в рафинированной простоте. Читателю кажется, что все очень просто и естественно, стоит сесть за письменный стол, и он сможет написать то же самое. Это и есть обратная сторона таланта, каждый в произведениях Эфраима Севелы видит себя, запах ушедшего времени и объем повествования.

А его родной Бобруйск живет своей жизнью. В первый июльский день возле кинотеатра «Товарищ» в городе торжественно был открыт памятник Эфраиму Севеле скульптора Ивана Данильченко. Инициаторами и спонсорами проекта выступили три одноклассника, когда-то учившиеся в 19-й бобруйской школе, – Геннадий Рабкин и Феликс Цупрун, ныне живущие в США, а также председатель наблюдательного совета ОАО «Легпромразвитие» Александр Преснецов. Легенда продолжается…

Игорь Козлов, «Гродненская правда»