Недавно в прокат вышла историческая экшен-драма Константин Буслова о подвиге советских летчиков первого минно-торпедного авиационного полка ВВС Балтийского флота, которые в августе 1941 года совершили несколько авианалетов на Берлин. Сергей Пускепалис сыграл в картине реального военачальника, командующего спецоперацией Семена Жаворонкова. Беседуем с известным актером, режиссером, художественным руководителем Ярославского театра драмы о роли интеллигенции в обществе и о так называемом «гламуре» в кинематографе.
***
— Как бы вы в целом оценили военную картину «1941. Крылья над Берлином», которая выходит в прокат?
— Снято потрясающе! Костя Буслов, кстати, был режиссером «Калашникова», который очень хорошо принял зритель. Он вообще очень такой направленный человек. Он очень внимательно относится к тому, как технически исполнены самолеты, автоматы, ему интересно, как все они изготавливались. Надеемся, что будет прокат.
— За последние годы снято немало российских фильмов про войну по голливудским лекалам: сплошные стрельбы и взрывы, кишки наружу…
— Я не сторонник такого кино, у нас другая война, мы не можем упиваться славными ребятами, которые идут и убивают. Мы должны снимать антивоенные фильмы: показывать мужчин, бывших крестьян, рабочих, которые вынуждены взять в руки автомат или другое оружие, для того, чтобы отстоять свою территорию. Для них это необходимость. Весь наш советский кинематограф как раз на этом и стоит. Вспомните великий фильм «Они сражались за родину» – это же совсем другое отношение к войне.
Принципы советского искусства изменились в 90-х годах. В это время вся наша культура стала строиться на отрицании. И те, кто больше преуспевали испоганить все, что было раньше, получали премии, награды, успех в обществе. На этих людей смотрела молодежь и делала выводы: если я сниму фильм про гомосексуалиста, то я, возможно, в Каннах получу премию. Там четко определено, какие параметры должны быть в той или другой картине. И если картина получила «Венецианского льва» или «Золотую пальмовую ветвь», то я уже практически не смотрю эти фильмы – для меня понятно, по каким критериям их отбирали. И это произошло буквально лет 15 назад. Хотя в том же Голливуде в 30-х годах существовал кодекс Хейса, по которому выстраивалась вся киношная жизнь, и сформулировано – какие принципы должны соблюдаться, для того, чтобы фильм был снят, принят и отправлен зрителю. Если что-то не соблюдалось, его просто заворачивали. Поэтому картинка Голливуда выросла на хорошем, правильном коллективном гуманизме. Но потом, когда все поняли, что это не сильно монетизируется, стали снимать другие картины.
— А сколько сегодня у нас вышло на экраны «сладких», абсолютно примитивных историй о войне.
— С души воротит, когда начинают снимать весь этот гламур. У этих людей в голове – касса. С одной стороны, их понять можно, потому что они хотят вернуть вложенные деньги. Но, с другой, есть какие-то недопустимые вещи, и зрителя нельзя обманывать. Прекрасные мои товарищи Алексей Сидоров и Рубен Дишдишян сняли фильм «Т-34». Кому-то может он и нравится, но я через 10 минут сбежал. Не смог смотреть, как лихо ребята заезжали на заправки, как герой вышел из танка со словами: «Эй, красотка!». Нам не стоит стремиться делать фильмы по клише Голливуда. Нас все равно не пустят на тот рынок. Прекрасный режиссер, мой старший друг, Никита Сергеевич Михалков, снял «Севильского цирюльника». На фестивале картину приняли на ура, долго аплодировали, потому что оценили. А тамошним прокатчикам этот фильм не нужен. И мы им не нужны, даже с их приемами. Зачем им конкуренты?
— Несколько лет назад вы заняли должность художественного руководителя Ярославского театра драмы имени Федора Волкова. Как чувствуете себя в новом кресле?
— Да, сейчас я возглавляю Первый русский театр, и для меня это огромная ответственность, удовольствие и возможность делать то, к чему пришел, наверное, в течение своей творческой жизни. Я послужил пять лет главным режиссером Магнитогорского театра драмы, потом помощником Олега Павловича Табакова, был главным режиссером Ярославского театра. Когда поступило предложение от Владимира Ростиславовича Мединского возглавить этот театр, согласился с огромным удовольствием. Прошел конкурс: на должность претендовали еще 9 режиссеров, среди которых мои замечательные коллеги, которые тоже имели опыт работы в этом театре и были знакомы с его коллективом. Из 16 членов комиссии 15 проголосовали «за» мою кандидатуру.
— Что должен делать театр со зрителем — запугивать, бередить душу?
— В театре — как в жизни — ничего нового нет. Если вы встречаетесь с определенным человеком и на вопрос «как дела», он тебе начинает канючить: мол, вчера нога чуть не отвалилась, потом дождь, ничего не ел, кровать провалилась, из окна дует… Ну, что вы будете с этим делать? Потихонечку в сторонку отойдете, видя, что человек пытается на вас вылить весь груз своих негативных эмоций. А в театре почему-то иногда возникает мода на подобные садомазохистские акции. Кто-то прикрывает свою творческую несостоятельность намеками на то, что он не такой, как все, очень сложный, неразгаданный. А на самом деле он — просто как гриб, как паразит какой-то. Вас точит, культивируя самое негативное. А оно у нас есть. Мы от этого никуда не денемся. В человеке – как у Чингиза Айтматова – есть два волка: один белый, другой черный. Другой вопрос, какого именно ты кормишь. Вот и все. Не стремлюсь быть в этом смысле супероригинальным, а хочу, чтобы в театре шел разговор очень доверительный, возможно, сложный… А иногда и через катарсис, через зеркало зритель должен к чему-то прийти. Но в итоге, как считал драматург Виктор Розов, больной должен уйти здоровым, а здоровый — немножечко больным, задумавшимся. Мне кажется, в этом роль искусства, наверное.
— А роль интеллигенции какая?
— Антон Павлович Чехов про русскую интеллигенцию говорил, что «любая реформа вдохновляет нашу интеллигенцию собрать чемодан, уехать за границу, квохча и кудахча, а потом не знать, как вернуться назад». Он к ней относился определенно скептически… Людям, которые прочитали более 50 книг, начинает порой казаться, что им можно все – как балованным детям в семье. Исчезает ответственность друг перед другом, обратная связь утрачивается. Вот яркий пример. До службы в армии я почему-то думал, что все остальные сверстники тупые, ничего не соображают… Потому что у нас в театре, а я там с 15 лет, в 1983 году мы знали о Сальвадоре Дали, в 1984 я уже «Мастера и Маргариту» одолел… И вот когда пришел на флот, вдруг увидел, что не только я знаю Дали, Булгакова, но и другие, причем кто-то и получше меня. А какие ребята талантливые! Как играют на гитаре, как поют, как двигаются, какие мастеровитые… И мой прежний мир стал постепенно разрушаться – в хорошем смысле. Антон Павлович Чехов, когда понял, что зациклился на своих проблемах, взял и поехал на Сахалин: два месяца туда — три месяца назад. И вся жизнь на этой территории отразилась на его взгляде на мир. У нас же зачастую наша интеллигенция не выходит дальше интернета. Вся их информация и общение с внешним миром происходит посредством непонятных ресурсов, которые подсовывают ту или другую информацию. Но они, обладая острым умом, какими-то навыками, вдруг начинают выстраивают совсем другую реальность, которую черпают от непонятных авторов. А мы же, как летучие мыши, в этом темном пространстве ориентируемся только на тот обратный импульс, который нам посылают пещеры. Но и пещеры-то разные, у некоторых они напоминают какие-то непонятные надстройки, сталактиты. С 90-х вдруг вся наша культура стала строиться на отрицании. Те, кто больше преуспевал испоганить все, что было до него, получали премии, награды, успех в обществе. За это время якобы свободы, а на самом деле анархии, возникло огромное количество людей, которые свою личную ответственность совершенно не осознают и пытаются, что называется, только самовыразиться. А я всегда говорю – самовыразиться можно где-нибудь одному в темной комнате. Сиди и самовыражайся там.
Ангелина Светлова
P.S. Благодарим Международный медиаклуб «Формат-А3» за помощь в подготовке материала.
