Восьмой месяц «невероятным» кажется, что они нашли самый увесистый аргумент в спорах о том, что произошло в стране. Раньше они шлялись по интернету, как по базару, налево‑направо спрашивая у всех, сколько стоит совесть. Как будто хотели прикупить себе пару кило. Теперь, когда говоришь им, что власть сохранила порядок и уберегла государство от развала, они эдак дознавательски прищуриваются и вкрадчиво‑угрожающим голосом вопрошают: «То есть вы поддерживаете насилие?» И торжествующе откидываются в кресле, считая этот вопрос убойной точкой в разговоре. Им он кажется риторическим. Им чудится, что никто не решится ответить на него положительно. Они считают, что загнали оппонента в ловушку.
По их мнению, это вроде иезуитского вопроса: «Вы уже перестали бухать каждый день? Да или нет?» При любом ответе собеседник вынужден сознаться в чем‑то неприличном: то ли раньше пил по‑черному, то ли до сих пор продолжает. Поэтому после вопроса о поддержке насилия визави должен впасть в растерянность и начать жалко оправдываться, лепеча что‑то вроде «конечно, я не поддерживаю, но все‑таки…». Не раз такое наблюдал.
Если бы спросили у меня, я бы ответил — тысячу раз ДА!
Я действительно поддерживаю насилие как инструмент победы добра над злом. Другого, к сожалению, пока не изобрели. Мы сокрушили Гитлера отнюдь не уговорами. Никто не ходил с рупором перед немецкими позициями, монотонно повторяя: «Граждане нацисты! Ваши действия незаконны! Просим вас разойтись!» — как это поначалу делала милиция в прошлом августе, терпеливо увещевая толпу. Нет, во время войны государство попросту раскатало нарушителей спокойствия танками, подтвердив обязанность и способность защищать своих людей. Т‑34 — такой же инструмент насилия, как и милицейская дубинка, только во фронтовом, а не уличном масштабе. Если бы этот инструмент не применялся, раскатали бы само государство.
Немецкий философ Макс Вебер еще сто лет назад объяснял, что государственная власть и насилие неразделимы. Это вытекает из самого предназначения государства, которое призвано обуздывать человеческие страсти, преобразовывать их в упорядоченные интересы и тем самым обеспечивать защиту общества и человека перед злом и хаосом. Если власть, несмотря на это свое предначертание, не решается применить силу в нужный момент, то грош ему цена. Вспомним позорную нерешительность Януковича и то, чем это обернулось для Украины.
Сейчас нам старательно пудрят мозги, пытаясь убедить, будто насилие — страшное изобретение белорусского «рыжыма», а во всем мире вместо него нюхают лютики. И в Париже с его «желтыми жилетами», и в Лондоне и Берлине с их антикарантинными демонстрациями, и в Варшаве с ее протестами против запрета абортов, и уж тем более на Капитолийском холме… Везде якобы милые обнимашки полиции и уличных активистов, только в ужасной Беларуси по‑другому. Хотя все мы видели, что происходит в самых травоядных демократиях, когда кто‑то покушается на порядок.
На самом деле вся мировая история не знает ни одного государства, которое бы обходилось без силовых средств предотвращения преступлений и наказания за них. Все правительства, даже самые демократические, давно усвоили, что одними уговорами, полагаясь на добрую волю и сознательность своих граждан, порядок не сохранишь. А главное — не предотвратишь покушения на внутреннюю и внешнюю безопасность государства. Именно попытка такого покушения у нас и случилась в прошлом году, хотя была задрапирована красивыми словами о свободе и справедливости. В этой ситуации государство сделало то, чего от него ожидают законопослушные граждане, — применило силовые средства обеспечения общественного спокойствия. Исполнило свое важнейшее предназначение. Вот за это разумная часть людей, хорошо понимающих роль человека с ружьем, сейчас говорит спасибо силовикам. Другая часть искренне недоумевает, как можно кого‑то благодарить за применение силы. Это эльфы, наивно полагающие, будто их мирная и спокойная жизнь гарантируется обдуванием одуванчиков.
На самом деле, когда ГАИ применяет оружие, чтобы остановить пьяного беспредельщика за рулем, — это откровенное насилие. Когда жестко, мордой в асфальт, задерживают маньяка, спасая барышню со светлым лицом от надругательства, — это тоже неприкрытое оно. Когда толпа пытается парализовать целый город, перекрывая улицы и не поддаваясь увещеваниям, — в ход идут дубинки. Когда страну защищают от внешнего агрессора, без насилия снова не обойтись. Это так называемое «легитимное насилие», исключительная монополия на которое принадлежит государству. А не бандам олиневичей и автуховичей.
Насилие или угроза его применения — мощнейший фактор, сдерживающий людей от всякого рода посягательств на жизнь, свободу, собственность других членов общества. Важнейшая и необходимая, естественная функция государства. Поэтому, когда я вижу девочку с плакатом «Остановите насилие!», я смеюсь: это как требовать у дождя, чтобы он перестал быть мокрым. Девочка не понимает, что, если бы с улиц пропала милиция с ее автозаками, девочка бы боялась выйти из дома. Не будь армии с ее вооружением, нас бы вообще не стало как страны.
Поэтому ответ на вопрос, поддерживаю ли я насилие, для меня несложен. Если это необходимый элемент созидательной и охранительной государственной политики — однозначно ДА! Так что «невероятные» рано торжествуют, полагая, будто приперли нас к стенке этим вопросом.
