На состоявшихся 1 сентября в Варшаве мероприятиях, посвященных 80-летию начала второй мировой войны, имя этого человека в официальных речах не упоминалось, хотя в годы, предшествующие той войне, это была самая популярная и самая авторитетная персона в Речи Посполитой.
По показателям общественного признания он превосходил даже президента Игнацы Мосьцицкого, а поскольку каденция Мосьцицкого заканчивалась, мало кто сомневался, что следующим главой государства станет именно этот военный. Родившись в семье кузнеца в ныне украинском местечке Бережаны около Тернополя, входившего тогда в состав Австро-Венгерской империи, закончив местную гимназию, а затем Академию искусств в Кракове, имея за плечами только стрелецкие курсы, он сделал поистине феноменальную армейскую карьеру. Сначала в польских батальонах Юзефа Пилсудского, воевавших в первую мировую на стороне Германии и Австро-Венгрии, затем в возрожденной Польше. Его мундир украшали почти полсотни польских и иностранных наград, он был почетным доктором наук четырех университетов, почетным гражданином тридцати шести городов и регионов. Его именем назывались улицы, мосты, гимназии. Это маршал Польши Эдвард Рыдз-Смиглый.
Вообще-то, появись он или дух его на площади, где отмечалось 80-летие начала второй мировой, то многому бы удивился.
Например, словам нынешнего польского президента Анджея Дуды, заявившего, что она длилась для Польши полвека. Сначала, мол, было пять с половиной лет нацистской оккупации, затем еще сорок пять советской. Притом при нацистской польское население на шесть миллионов человек сократилось, а при советской на двадцать четыре миллиона выросло. И уж конечно он удивился бы словам пана Дуды, что главной причиной войны явился советско-германский договор о ненападении, подписанный в Москве 23 августа 1939 года, часто называемый пактом Риббентропа-Молотова. Не станем гадать, было ли известно Рыдз-Смиглому, о готовом еще с весны 1939 года немецком плане «Вайс», предусматривавшем агрессию против Речи Посполитой именно в конце августа, о том, что еще 24 июня командование вермахта назначило подразделения, которым предстояло захватить мосты через Вислу, но он точно знал, как на упомянутый пакт отреагировало польское руководство.
В Речи Посполитой он был воспринят с оттенком явного пренебрежения. Современный польский автор Славомир Ценцкевич считает, что его просто проигнорировали. Варшавские газеты писали о нем, как о дешевой сенсации, которая не будет иметь практического значения. Например, «Dziennik Narodowy» 25 августа 1939 года в материале под красноречивым заголовком «Ничего не изменилось» утверждал, что московский договор «не вызвал впечатления, которого от него ожидали», хотя предполагалось, что «он ослабит союзнические отношения между западными сверхдержавами и Польшей».
Вот как несколько лет назад описывал предвоенную неделю в Варшаве польский журналист Мариуш Новик в популярном журнале “Newsweek Polska» (Ньюсуик-Польша). Последние дни августа 1939 года были солнечными и жаркими. Пляжи на берегах Вислы были переполнены. Танцы на открытом воздухе собирали большие толпы. Театр “Тип-Топ” приглашал на представления “Хора Дана” – известного всей Польше мужского ансамбля, руководителем и аккомпаниатором которого был Владислав Даниловский, выступавший под псевдонимом “Дан”. Кинотеатр “Палладиум” звал на любовный фильм “Белая кавалькада” с Джоном Кроуфордом в главной роли. Варшава пульсировала жизнью, “несмотря на беспокоящие публикации в газетах о все более реальной угрозе войны с Германией”.
„Dziennik Narodowy” на фоне этих угроз подчеркивал, что «у польского народа героическая позиция», что агрессор «будет стерт в порошок», что союзники Польши никогда еще не испытывали такого вдохновения перед боем, ибо «от свободы и жизни Польши зависит судьба других государств Европы». «Kurier Warszawski» отмечал, что весь мир с удивлением и уважением смотрит на польское спокойствие, сплоченность и готовность к борьбе.
Начальник генерального штаба Вацлав Стахевич уверял, что «разобьем немцев сами». Обращаясь к тем временам, публицист Рафал Земкевич напоминает, что министр иностранных дел Юзеф Бек тоже исходил из того, что польская армия «в случае чего быстро его (Гитлера — Я.А.) проучит», а Богдан Пентка – коллега Рафала – цитирует «Ilustrowany Kurier Codzienny», который еще 31 августа 1939 года утверждал, что «немецкий солдат драться с поляками не желает и удирает за границу».
Укреплению оптимистических настроений в польском обществе весьма способствовал и маршал Рыдз-Смиглый. Это из его уст в ответ на требование Берлина передать рейху город-порт Гданьск (Данциг) прозвучали слова, ставшие лозунгом: «Не отдадим даже пуговицы!». На вечеринках, шествиях, митингах пелось: «Nam nie grozi nic, bo z nami jest marszałek Śmigły-Rydz”. Это значит, «нам ничего не грозит, поскольку с нами маршал Смиглый Рыдз». Плакаты с его изображением и словами «Мы сильны, сплочены и готовы!», вывешенные в людных местах, успокаивали и давали ощущение безопасности, напоминают аналитики.
Согласны ль были с ним военные, подчиненные маршалу?
Американский атташе Уильям Кольберн в январе 1939 года в своем рапорте в Вашингтон сообщал: «Ни один польский офицер не верит, что Польша сама сможет дать отпор немецкому численному и техническому превосходству». Верил ли сам Рыдз-Смиглый в то, в чем убеждал сограждан? Ответ вытекает из цитированной публикации Мариуша Новика «Сокровища маршала Эдварда Смиглого Рыдза». В ней говорится, что в один из тех августовских дней «в особняке на стыке улиц Бельведерской и Кленовой» в несколько «военных автомобилей, в том числе и грузовики, солдаты грузили ковры, мебель, тяжелые деревянные ящики. Под брезентовые тенты запаковывались кресла, комоды, тумбочки и старый, красивый резной столик. Если бы кто-то заглянул через высокий забор, понял бы, что это переезд. А если бы сообразил, что резиденцию занимает маршал Эдвард Смиглый Рыдз, задумался бы, куда в такое тревожное время собрался верховный главнокомандующий». Однако, уточняет Мариуш Новик, Варшаву оставлял не маршал. Из особняка «вышла Марта Рыдз, села в стоящий у подъезда темный «шевроле», и колонна машин двинулась улицами в сторону Люблина. Вместе с женой верховного главнокомандующего в сопровождении войскового конвоя столицу оставляли ее родители, сестра, а также личная прислуга».
Польский журналист и историк Дариуш Балишевский утверждает, что Марта родилась в семье житомирского аптекаря. После окончания гимназии влюбилась в местного панича Залесского. Но когда молодой царский поручик Залесский ушел на фронт, у нее случилась новая любовь. Доброжелатели сообщили об этом мужу, а тот сумел вырваться из окопов, нашел в отлеле соперника и стал уговаривать его… жениться на Марте ради их взаимного счастья. В ответ услышал хохот. Залесский выхватил наган и впаковал в насмешника все семь пуль. Молва судачила, что Марта на похоронах любовника рвала на себе волосы от горя. Похоже, эта картина и склонила суд к тому, что Залесский был приговорен только к разжалованию в рядовые и отправке снова на фронт. А в марте 1918 года Марта встретилась в Киеве с полковником Рыдз-Смиглым, который возглавлял Польскую военную организацию и приехал расширять ее ряды. Вскоре она оказалась в Варшаве. И хотя, отмечает Дариуш, никто не знал, когда и где они поженились, хотя в компаниях Марта часто появлялась в перчатках по локоть, поясняя это аллергией на мужа, они двадцать лет жили-поживали и добро наживали, И, похоже, нажили немало. Мариуш Новик утверждает, ссылаясь на биографа Рыдз-Смиглого профессора Веслава Высоцкого, что «главнокомандующий обладал многими ценными предметами». Это «подарки, получаемые по разным поводам, например, холодное оружие, в том числе коронационная сабля Батория» – короля Речи Посполитой в шестнадцатом веке. А еще маршал имел «большую коллекцию картин», и уж «как минимум, часть картин тогда была вывезена из Варшавы».
Почему он затеял выезд, несмотря на им же поощряемое общественное спокойствие? Не имел уверенности, «чем закончится все более напряженная ситуация между Польшей и третьим рейхом», пишет автор, ведь «доклады разведки о передвижениях немецких войск у границы были однозначны». Вот и решил «побеспокоиться о безопасности жены и сохранности своего имущества». Колонна автомобилей, охраняемая специальным конвоем, утверждает Новик, пересекла польско-румынскую границу в самый канун войны. Оформив в польском посольстве нужные документы, Марта Рыдз отправилась во Францию.
Немецкий вермахт начал наступление на Польшу 1 сентября, а уже 3 сентября Рыдз-Смиглый, отправляя на переговоры в Париж и Лондон генералов С.Бурхард-Букацкого и М.Норвид-Нойгебауэра, констатировал, что «фронт везде прорван, остается только отступление к Висле, если оно еще будет возможно». Становилось ясным, что речь идет не только о пуговицах. Сам маршал покинул Варшаву 6 сентября. К этому времени в столице не было ни президента, ни правительства, ни парламента. И никто, уточняет историк Вацлав Липиньский, не знал, где они находятся. А Дариуш Балишевский в своей статье “Странная польско-российская война”, опубликованной в журнале “Wprost» («Впрост») еще к 70-летию начала второй мировой войны, с горечью писал, что «нравится это полякам или нет, но в те дни польское государство и польское правительство уже не существовали». С 6 сентября в Речи Посполитой «никто ничем не управлял и не командовал. Верховный главнокомандующий не владел ситуацией… Государство покидало Польшу».
Можно не сомневаться, маршал находился в скверном настроении. Прибыв в Брест, распорядился не разворачивать радиостанцию штаба верховного главнокомандующего, чтобы не засекли немцы и не подвергли штаб бомбардировке. Вскоре перебрался в Коломыю, приграничную с Румынией. Когда Красная Армия 17 сентября начала освободительный поход в Западную Белоруссию и Западную Украину, издал приказ «с большевиками не драться,.. отступать в сторону Румынии и Венгрии кратчайшими путями». Дариуш Балишевский полагает, что польское верховное командование все-таки восприняло тот поход как стратегическое желание Москвы «ограничить пространство германской оккупации Польши и как намерение отодвинуть германскую границу на 300-350 километров на запад». Пусть не без иронии, но автор допустил, что после получения сообщения о наступлении Красной Армии «до маршала Смиглого дошло», почему был подписан злополучный для Польши пакт, именно в Коломые ему «стала понятной драматическая реальность».
Нельзя не сказать, что подталкивали СССР к той линии не только «германские обстоятельства». Наличествовали и польские. В рассекреченной недавно специальной записке, направленной 27 марта 1938 года наркому обороны СССР маршалу К.Е. Ворошилову, начальник Генерального штаба Красной Армии маршал Б.М.Шапошников отмечал, что «Советскому Союзу надо быть готовым к войне на два фронта: на Западе против Германии и Польши…». Германия выставит против СССР 96 пехотных, 5 кавалерийских, 5 моторизованных, 30 танковых дивизий и 3000 самолетов, а Польша – 65 пехотных дивизий, 16 кавалерийских бригад, 1450 танков и танкеток, 1650 самолетов. Именно на западе находятся «главные противники и главный театр военных действий».
Вряд ли советскому руководству не было известно и о том, что в Речи Посполитой есть план войны против СССР, называемый «Восток», что еще в декабре 1938 года генеральный штаб Войска Польского сделал вывод, согласно которому «расчленение России лежит в основе польской политики на Востоке», и «Польша не должна остаться пассивной в этот замечательный исторический момент». В Москве не остались без внимания слова польского министра иностранных дел Юзефа Бека, о том, что он не находит «достаточно эпитетов» для характеристики ненависти, которую в его стране испытывают к России. Да и сделанное им 19 сентября 1939 года заявление, что для Польши не иметь военного соглашения с СССР – дело принципа.
Все это не могло не учитываться Москвой при подписании советского-германского договора… И не давало оснований деликатничать по отношению к Речи Посполитой? Если без обиняков, то назревающий военный конфликт Польши с Германией избавлял Советский Союз от одного заклятого противника усилиями другого, не менее заклятого. И значительно улучшал геополитическую ситуацию для СССР. А что касается обвинений в «четвертом разделе Речи Посполитой», доныне звучащих на Висле, то разве Сталин воспользовался не «опытом Польши», которая за год до этого погрела руки на разделе Чехословакии, а двумя десятилетиями ранее, только что возродившись, начала так называемую польско-советскую войну, разделив сразу три молодых республики – Литву, Белоруссию, Украину. Это под командованием Рыдз-Смиглого польские войска в 1919 году захватывали белорусский Полоцк, латышский Даугавпилс, а в 1920 – украинский Киев. Британский премьер Дэвид Ллойд Джордж тогда называл Речь Посполитую самым воинственным империалистом в Европе. Он же после присоединения Западной Белоруссии и Западной Украины к СССР пояснил полякам: у вас забрали то, что вам и не должно принадлежать. А Уинстон Черчилль, имея ввиду советское стремление отодвинуть границу на запад, констатировал, что «для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии». И если политика Сталина «была холодно-расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».
Из Коломыи Рыдз-Смиглый и выехал в сторону пограничного перехода через реку Черемош, ведущего на румынскую сторону. На мосту его автомобилю преградил путь главный квартирмейстер правительства полковник Людвик Боцяньский. Знаком он был и маршалу, потому тот вышел из авто и спросил, в чем дело. «Речь идет о чести армии», ответил полковник. Вместо ответа Рыдз-Смиглый твердой рукой отодвинул Боцяньского с дороги. Тогда полковник вытащил пистолет и выстрелил… себе в грудь. После минутной растерянности главком приказал положить тело офицера в одну из машин и двигаться через Черемош. Уже в Румынии оказалось, что Боцяньский жив – пуля прошла рядом с сердцем.
Как пишет польский историк В. Побуг-Малиновский, президент Польши И. Мосьцицкий был сильно удивлен, увидев маршала на румынской территории. Буквально накануне тот уверял, что останется с армией. Тягостное впечатление поступок главнокомандующего произвел и на польских офицеров. Раздавались голоса с требованиями расстрелять его, потому часто менялось место обитания Рыдз-Смиглого. Затем он перебрался в Венгрию. Польская журналистка Марта Тыхманович, занимавшаяся этой темой, высказалась вполне однозначно: «Позорное бегство командующего борющейся Польши».
Дальнейшая его судьба полна загадок. В конце октября 1941 года Рыдз-Смиглый вновь оказался в Варшаве, добравшись до нее через словацкие Татры. Марта Тыхманович полагает, что это была «попытка вернуть себе доброе имя», но в ночь с 1 на 2 декабря «он умер от инфаркта» и был похоронен на кладбище Повонзки под именем Адам Завиша. Однако Дариуш Балишевский, историки Анджей Кунерт, Марек Галензовский придерживаются версии, согласно которой бывший главком появился в Варшаве для создания польского правительства, сотрудничающего с гитлеровцами. Перед отбытием напутствовал его на это сам лидер венгерских нацистов Миклош Хорти. В Будапеште и в Варшаве у Рыдз-Смиглого состоялись встречи со спецслужбами рейха. Как пишет Мариуш Новик, маршал считал, что Россия «уже на коленях, гитлеровские дивизии достигли Москвы, Сталин изо дня на день капитулирует… В своих переговорах с гитлеровцами маршал мог видеть единственную надежду на спасение Польши». Из Варшавы с соответствующими предложениями он направил в Берлин бывшего польского премьера Козловского. В советский город Бузулук, где уже формировались части Войска Польского под командованием генерала Андерса, послал поручика Шадковского, которого через линию фронта провели люди из абвера. Шадковский передал Андерсу приказ Рыдз-Смиглого ударить по советским тылам как только его армия окажется на советско-германском фронте. Генерал поначалу был в шоке, но назавтра, после радиоконтактов с находящимся в Лондоне польским правительством генерала Сикорского, приказал арестовать Шадковского.
Генерал Сикорский подписал два приказа, касающиеся Рыдз-Смиглого. Одним разжаловал его в капралы, другим вынес смертный приговор. В качестве компромисса ему было предложено покончить жизнь самоубийством, но последовал отказ. Тогда его приговорили к небытию. Содержали на тайной квартире «в нечеловеческих условиях», в результате у него возник туберкулез легких и болезнь горла. Не имея возможности говорить, он «занимался любимым рисованием, а также старательно записывал в дневнике события последних лет своей жизни». Дариуш Балишевский полагает, что Смиглый зафиксировал «свои будапештские беседы с немцами, встречи с регентом Венгрии Миклошем Хорти, которого убеждал в необходимости создания в Бухаресте нового польского правительства», в противовес тому, что в Лондоне, «разговоры с бывшим премьером Козловским, свои приказы, высланные в Бузулук,.. словом, тайную, правдивую историю польской войны и польской борьбы за главенство с генералом Сикорским».
Рыдз-Смиглый умер 3 сентября 1942 года. Через год один из его офицеров Михаил Эйгин доставил тот дневник и другие бумаги жене Марте во Францию. Они, полагает Балишевский, сыграли роковую роль в ее судьбе. Летом 1951 года французская полиция на Лазурном берегу нашла левую женскую руку, затем тело без головы и ног в мешке под мостом в сорока километрах от Ниццы, а у Марселя обнаружили ноги. Оказалось, убита Марта Рыдз. С места ее жительства исчезли личные бриллианты, деньги, документы, касающиеся маршала. Пропал и дневник, в котором была зафиксирована «правда о людях и их роли в годы войны». Дариуш Балишевский считает, что это была «правда о большой, значительно выходящей за рамки польской истории политической акции, целью которой могло быть строительство немецкой единой Европы».
Почему убийцы не спрятали останки Марты, а, наоборот, привлекли максимум внимания к этой расправе? Мертвой, отмечал Балишевский в польском журнале «Впрост» в статье «Polska femme fatale», уже было все равно, значит, кто-то думал о живых, стараясь ужасностью той смерти подчеркнуть важность тайны, которую убитая унесла с собой в могилу, а заодно и необходимость держать рот на замке тем, кто к ней хоть как-то причастен.
Яков АЛЕКСЕЙЧИК
НА СНИМКЕ: маршал Эдвард Рыдз-Смиглый на довоенном плакате.
