Владимир Мамонтов об антиалкогольной кампании, Сергее Доренко, Василии Шукшине, кризисе «бумажной» прессы и многом другом

Как развивается российская журналистика? Не убьют ли профессиональную журналистику блоги, телеграмм-каналы и прочие приметы современности и не канет ли в Лету «бумажная» пресса? Кажется, эти вопросы должны были стать главными в разговоре с человеком, прошедшим путь от рядового сотрудника владивостокской газеты «Красное знамя» до главного редактора «Известий», а сегодня руководящего одной из самых известных российских радиостанций. Однако беседа с генеральным директором радиостанции «Говорит Москва» Владимиром Мамонтовым как-то незаметно перетекла к политике и экономике, проблемам культуры и духовности.

– Владимир Константинович, вас называют то колумнистом, то редактором, а то и медиаменеджером. А кем вы себя считаете в первую очередь?

– Пенсионером. Но если серьёзно, то, конечно, журналистом.

– Вашу журналистскую карьеру иначе как стремительной не назовёшь. Во всём виноват его величество случай? Ведь вас заметили после серии статей, где вы раскритиковали проведение антиалкогольной кампании на Дальнем Востоке. Если не ошибаюсь, одна из этих статей называлась «Постояльцы очереди»?

– Да, именно тогда я, молодой журналист, корреспондент «Советской России» по Хабаровскому краю, утвердился в мысли: не врать полезно. В те годы антиалкогольная кампания в крае шла опережающими темпами, там был даже «стопроцентно безалкогольный район». Местное начальство явно испытывало головокружение от успехов, хотя из каждой трубы чадил самогонный аппарат. А в Хабаровске творилось и вовсе невообразимое, в 30-градусные морозы к магазинам выстраивались гигантские очереди за водкой. Довелось помёрзнуть в таких очередях и мне, и моим товарищам, корреспондентам центральных газет. Ну и написал об этом заметку без особой надежды на публикацию. А её опубликовали. Наверное, совпало; дикость той антиалкогольной кампании понимал, конечно, не я один. Мне позвонил заместитель главного редактора «Российской газеты» Александр Яковенко и говорит: «Давай, пиши ещё на эту тему». Так вышло три материала, и резонанс был большой.

Вскоре меня позвали работать в Москву, в «Комсомольскую правду».

– Ностальгии по советским временам нет?

– Есть. Это же время молодости, в СССР прошла значительная часть моей жизни, да и вообще, я не отношусь к тем, кто огульно ругает прошлое. Да, всякое случалось, и не всё нравилось, но это была наша страна, мы любили свою советскую Родину, и я не боюсь в этом признаваться. Болезненно реагирую на поверхностность. Недавно услышал в телепередаче: «Василия Шукшина убила советская действительность…»

– Но ведь именно советская действительность и породила Шукшина.

– И я о том. Недавно сходил в Театр Наций на спектакль, поставленный по рассказам Василия Макаровича. Хороший спектакль, только билеты дорогие. Главные роли играют Евгений Миронов и Чулпан Хаматова. Когда у шукшинского героя появились «лишние» деньги, он купил себе не новые штаны да валенки, а микроскоп, потому что человеку было интересно понять устройство мира. Вот о каких людях писал Шукшин. А в телефильме, о котором я упомянул, зрителю бестрепетно внушают – мол, когда Василию Макаровичу не дали снять фильм про ГУЛАГ, он задумал кино про Стеньку Разина, где хотел «косвенно» показать ужасы сталинского режима, но не успел. А возможно, ему «помогли» на тот свет уйти… Ни слова о реальной житейской и творческой драме художника, о том, как мы любили и почитали Василия Шукшина в СССР! Когда со мной так напёрстничают, я, естественно, сопротивляюсь.

– Немалый кусок вашей жизни, целых пятнадцать лет, пришёлся на работу в «Комсомольской правде», куда вы пришли в 1990 году, а в 1998 году стали её главным редактором. Когда было интереснее работать – тогда или сейчас?

– Работать вообще интересно. В «Комсомолке» действительно создавалась новая журналистика, степень искренности менялась. Конечно, наколбасили мы поначалу немало. Тогда казалось, что надо многое поломать. Революция всё-таки, и цензуры нет. Пиши что хочешь… А читатель быстро наелся этой новизны, и мы поняли, что дело вовсе не в цензуре и не в том, что сейчас «всё можно». Есть вещи простые, но вечные, и опираться надо на них. Материнскую любовь к ребёнку показать важнее, чем выставить на обложку очередную популярную тётку. Когда мы делали знаменитую «Толстушку», пятничное приложение к «Комсомолке», где я был шеф-редактором, у нас было искушение создать классическое бульварное издание, которое будет хорошо продаваться. Но мы вовремя сообразили, что, действуя так, «пролетим»: и аудиторию потеряем, и денег не заработаем. Конечно, люди интересуются перипетиями бурной жизни звёзд, но исходить из того, что наш читатель примитивен, значило оскорбить читателя. Жвачка – не еда. Мы это учли, и не ошиблись: начали буквально с нуля, а вышли на рекордный на постсоветском пространстве тираж в 3,5 миллиона экземпляров!

– В «Комсомолке» были не только приятные моменты, но и кризисы. Например, когда часть редакционного коллектива ушла с Муратовым и Кушнерёвым в «Новую газету», а часть продолжила делать «Комсомолку» с Сунгоркиным. В одном из телеинтервью вы заметили, что тогда в «КП» остались те, кто придерживался консервативных позиций. Сегодня вы можете назвать себя консерватором?

– Можете называть меня и консерватором, и охранителем, – кстати, Муратов так меня и называл, – я от своих убеждений не отрекаюсь. Но вот что важно: разрыв произошёл без позорной «грязи», это был, можно сказать, цивилизованный развод. Да, раскол в редакции проходил весьма драматично, но и сегодня я могу позвонить Диме Муратову, попросить его о помощи, и он может мне позвонить в любой момент. Это нормально, и я очень ценю такое сохранение человеческих отношений, той профессиональной «арматуры», которая пронизывает всю нашу жизнь и после «Комсомолки». И Муратов, и, увы, рано ушедший Серёжа Кушнерёв состоялись как прекрасные журналисты, и я искренне радовался каждой их творческой удаче. Перефразируя Достоевского, скажу: все мы вышли из «шинели» «Комсомолки».

– В 2005 году вы стали главным редактором «Известий». Это была новая редакция, новые люди. «Пришельцу» пришлось тяжело? Не потому ли в январе 2006 года вам пришлось обращаться к сотрудникам «Известий» с «Меморандумом Мамонтова»?

– Известинский период начался в 2005 году, а закончился в 2009-м. Что касается «Меморандума», то его появление было вызвано тем, что новый коллектив был мне непонятен, а я был непонятен коллективу… Вот и изложил кое-что на бумаге. Не знал, каким они видят будущее газеты, терявшей после череды «экспериментов» своё лицо и читателей. В 2005 году у газеты был интересный макет, было много полос, но это был угасающий бренд. Четыре года мы делали газету так, как видели, держали тираж, лидерами зашли в интернет.

Увы, многие идеи «Меморандума» воплотить не получилось: у собственников в очередной раз «поменялась концепция». А у «Известий» – начальники. «Комсомолка» жива и сегодня, пусть многое изменилось, но стержень газеты остался. «Известия» тоже, слава Богу, живы, но влиятельности той уже нет. Есть неплохой новостной портал, есть бренд, но новая редакция «Известий», мне кажется, восстанавливает то, что можно было и не терять. Мы стояли за живую, яркую аналитику, разные точки зрения на события, не зацикливались на одной «генеральной» политической идее. Да, придя в «Известия», я принёс с собой какие-то «родовые пятна» «Комсомолки» и наверняка сегодня, уже с высоты опыта и возраста, действовал бы по-другому. Но было искреннее желание сохранить одну из самых читаемых и почитаемых газет.

– А это вообще возможно – сохранение старых газетных традиций в новых условиях?

– Это смотря как сохранять. К сожалению, «музейное» сохранение ведёт к гибели издания. Ну не может газета жить по обычаям, зародившимся в прошлом веке! Газета должна меняться, приспосабливаясь к реалиям нового времени, – и только в этом шанс выжить.

Сегодня издание движут не начальники, а среда, читатели и рекламодатели. Дело не в том, кто командует, а сколько это стоит.

Стоит зачастую дорого. Тут всё просто до тошноты: нет источника финансирования – нет издания, и многие газеты с профессиональными редакторами и великолепными журналистами исчезали именно из-за банального отсутствия денег. Это плохо, это обидно, но такова реальность.

– И что, «бумажные» издания обречены на вымирание и окончательное исчезновение?

– А они уже практически исчезли, их ещё продают в киосках, но это уже остатки былой роскоши. Как говорится, мы есть, но нас нет, и время смерти газеты диктуется только запасом прочности, то есть финансовой жировой прослойкой. Если так пойдёт и дальше, читатели перестанут покупать «бумажные» газеты. Это ещё я застал: муки редактора федерального издания, которому надо определиться, выпускать ли, скажем, оренбургский вариант газеты? Сколько это будет стоить? Какой будет цена газеты в Оренбурге и станут ли её покупать при такой высокой цене? Это страшные вопросы! На которые, к сожалению, чаще всего один ответ: издание придётся закрыть.

У меня есть знакомый в провинции, он работает с печатной версией газеты про сад и огород, и его издание медленно умирает. Звонит мне и спрашивает: что делать? А что я могу посоветовать? Уйти в электронный вариант? Но это уже вчерашний день, а у этой газеты до сих пор нет даже своего сайта, который тоже вчерашний день. Конкурент, одинокий «садовый» блогер, без особых затрат топит информационный «дредноут», собирая десятки тысяч читателей, и зарабатывает на рекламе: издержки – нулевые, маржа солидная.

– Вы назвали хранителей традиций «бумажной» прессы «музейщиками»…

– А как ещё прикажете их называть? Вчера они не захотели «поступаться принципами» и уходить в неизведанное, а сегодня поздно. У «музейщиков» есть какое-то внутреннее табу на любые нововведения, они сами обложили себя «флажками». Это, кстати, касается и отдельных журналистов. Вот приходит человек и этак с гордостью заявляет: «Я привык писать авторучкой, мне компьютер не нужен!» Буду держаться от него подальше…

Журналист должен быть реалистом и меняться вместе с реальностью, и быстро осваивать новые технологии. Иначе – остановка и профессиональная гибель.

– В феврале 2012 года, в год президентских выборов и волнений на Болотной, появилась новая газета с весьма броским названием «Не дай Бог!», и вы были одним из инициаторов её выпуска. Это была попытка предотвратить «русский бунт, бессмысленный и беспощадный»?

– Нарастающая агрессивность в обществе не могла не тревожить. Газета «Не дай Бог!», выходившая тиражом в 5,5 миллиона экземпляров, бесплатно распространялась в качестве приложения к «АиФ» и «Комсомолке», и мы пытались разными способами доказывать, что России не надо никакой революции. Не стану скрывать, мы выступали в поддержку Владимира Путина и не видели ему достойной альтернативы.

– Возможно, сейчас вам было бы легче аргументировать свою позицию, приводя в пример Украину, погрязшую в хаосе и гражданской войне…

– Да, но мы видели такие тенденции и в России, это одна схема. Правда, в России вряд ли получится реализовать «украинский вариант» – у нас и страна куда больше, и пятью миллиардами долларов, как на Украине, тут не обойдёшься. В 2012 году главной задачей было не допустить агрессивного развития событий. Мы выпустили четыре номера газеты «Не дай Бог!». Я бы назвал это издание «многослойным пирогом с комиксами на грани фола». С нами сотрудничала неоднозначная и талантливая молодая художница Катя Заштопик, которая вместе с Максимом Кононенко создала серию комиксов, где героиня размышляла, почему она за Путина и чего опасается, если Путина не выберут.

С одной стороны, это был оголтелый агитпроп, но в нём была ирония, а я бы сказал – и постмодернизм. Но в газете была и живая аналитика, мы приглашали разных авторов, вели полемику. Я делал интервью с Алексеем Венедиктовым и прямо спросил, что плохого в том, что умные и «продвинутые» проголосуют за ВВП? Он ответил, что ничего плохого в этом не видит, и даже сам бы проголосовал за Путина, если бы случился второй тур. Мы опубликовали это интервью, после чего на Алексея посыпались шишки от его же соратников. Давно заметил: как только нашим демократам что-то не по нраву, они демонстрируют такой оскал «московского интеллигентного зверства», что становится страшно за их челюсти.

– Сегодня вы считаете издание газеты «Не дай Бог!» удачным опытом?

– Я не преувеличиваю её значения, это был небесполезный и профессионально интересный проект. Не скрою, были совершенно разноречивые «указивки» от руководящих товарищей, но мы твёрдо держали свою линию и, надеюсь, внесли скромную лепту в то, что события в нашей стране не пошли по украинскому сценарию.

– Украину лихорадит вот уже более пяти лет. Кто виноват? «Вашингтонский обком»? Или это мы что-то недодумали-недоработали, когда засылали в Киев в качестве послов то газовика Черномырдина, а то и отставника Зурабова?

– Всё, что произошло с Украиной, – большой урок. Только вот как применить его? Конечно, мы ведём сейчас битву за Украину, конечно, она стала краплённой картой в большой игре против России. Но попробуйте что-то сказать тем, кто желает европейских кружавчиков на трусиках и выбирает себе лидером героя телесериала. Вот в чём проблема.

– Но, может быть, теперь, после парламентских выборов, во многом очистившаяся от националистов Верховная рада будет более вменяемой и Зеленскому удастся прекратить войну в Донбассе, нормализовать отношения с Россией?

– Зеленский и новая Рада воспринимаются мной с вежливым безразличием. Конечно, «майданутых» в украинском парламенте стало поменьше. Но скажется ли это на наших отношениях и на судьбе Донбасса? Пока непохоже… Выпуская газету «Не дай Бог!», мы как раз и хотели, чтобы такой беды не случилось и с нашей страной. За это мы даже удостоились от недругов премии «Серебряная калоша» (Антипремия, учреждённая радио «Серебряный дождь», вручается «за самые сомнительные достижения в области шоу-бизнеса»).

– Вам вручили «Серебряную калошу»?

– В том-то и дело, что нас объявили лауреатами премии, а вручать её и не думали. Естественно, мы стали громко требовать – мол, отдайте нам нашу законную «Калошу». Но организаторы сначала увиливали от прямого ответа, потом ушли в глухую молчаливую оборону, между тем на церемонии вручения Ксения Собчак ехидно заметила, что мы «не пришли получать свой приз», хотя на самом деле нас на церемонию даже не позвали… В конце концов моя помощница Оксана так их достала, что они отыскали где-то в запасниках «Серебряную калошу» и передали её нам. Эта «Калоша» и сегодня стоит на видном месте. Я такой премией горжусь: её присуждали и Патриарху всея Руси, так что я в хорошей компании.

– Наши либералы и демократы – люди, как правило, неглупые, образованные, знают кучу языков, а вот со своим народом общего языка не находят. Как писал классик, страшно далеки они от народа.

– А это не только российская особенность – общемировая. Выборы Трампа это подтверждают. Не знаю почему, но как только интеллектуалы приходят к власти, они сказочным образом превращаются в таких же тиранов, против которых выступали. Даже те, кто выступал против большевизма, – больны большевизмом.

Вот вам пример из жизни. В девяностые годы пришли комиссары от демократической власти. Занимались они всем, в том числе и очередями на квартиры. И вот сидит такой комиссар и красным карандашиком водит по списку редакционных очередников. Этому, говорит, дать квартиру, а этому – отказать. Главный редактор, конечно, хватается то за сердце, то за голову: за что не давать-то? А комиссар бдительно щурится: «А за что – давать?» Главный редактор находчиво отвечает: «А этот журналист хорошо писал о Собчаке!» – «Где писал? Когда писал? – не верит комиссар. – Чем докажете?» У меня есть хороший знакомый, сейчас он работает в ТАСС, и тоже через такого комиссара прошёл, когда получал квартиру. Не понравился этот человек комиссару, потому что когда-то работал в «Пионерской правде». Он, говорит, воспитывал поколения тоталитаристов, фигу ему, подпевале коммунякскому, а не квартиру! А ну, кричит, выбросить его из квартирного списка к чёртовой бабушке! «Нет! – умоляет главный редактор. – Он хороший! Он перековался!..» Словом, убедил этого комиссара, что журналист – наш, буржуинский! Дали квартиру. Ей-богу, если бы я был драматургом, давно написал бы комедию на эту интересную тему…

– Не могу не задать вопрос о Сергее Доренко, с которым вы не один год проработали на радиостанции «Говорит Москва». Каким человеком он был? Как с ним работалось?

– Сергей Леонидович был весьма талантливой неоднозначной личностью – и в человеческом, и в профессиональном плане. С ним можно было говорить о высоких материях ренессансного уровня, а буквально через минуту он ошарашивал собеседника каким-нибудь циничным высказыванием. Его любили и уважали в коллективе, он мог быть очень приятным в общении, но мог и поступить с сотрудником весьма жёстко. Он не стеснялся признавать материальную мотивировку своего вдохновенного труда, и вообще, был предельно откровенен, если, конечно, не хотел чего-то скрыть. Это его спасало. Правда всегда спасительна, даже если она некрасива… Он мог признать: да, мы были цепными псами Березовского. И что? Доренко умел поразить. Обличая лицемерие похоронных команд, он однажды сказал: «Когда умру, не надо меня хоронить или сжигать, бросьте на съедение собакам!» В этом точно было актёрство. Эпатаж. Но те, кто хорошо знал Доренко, видели за этой бронёй напускного цинизма тонкую, ранимую и чувствительную натуру. И, наверное, не случайно Константин Эрнст сказал на похоронах Доренко: «Серёжа, ты всегда был мальчиком, который волновался, любят ли его, – спи спокойно, Серёжа, тебя любят…»

– Вы как-то сказали, что многие наши проблемы оттого, что мы забыли Бога. Вы – верующий человек?

– Я крещёный православный, крестился уже в зрелом возрасте в Москве. Подумал: я же часть своего народа, а значит, и религия моего народа не должна быть от меня закрыта. Не скрою, был тут и элемент любознательности. Но воцерковлённым меня назвать трудно, в храм прихожу только по праздникам. Как-то сказал об этом будущему патриарху, а в те времена митрополиту Кириллу, он ответил: «Ну и хорошо, главное, что ты это понимаешь». Для меня Бог – важный элемент сознания, который вливает духовность в мой, извините, материализм. Меня, например, смущает теория Большого взрыва. Точка какая-то, потом – бабах, ни с того ни с сего… Я не думаю, что из ничего, из хаоса, может случайно получиться упорядоченный мир, если в мироздании порядок имманентно не присутствует. Скорее я соглашусь с Джордано Бруно, понимавшим Бога как внутреннюю сущность всего. И если пространство и время бесконечны, то и Бог был, есть и будет всегда, ему нет ни начала, ни конца.

– Как-то читал ваши размышления об «ускорении времени», заставляющем нас торопиться и не дающем возможности остановиться, чтобы подумать о главном да о вечном. А вы часто «притормаживаете» и думаете о таких, извините за тавтологию, «нематериальных материях»?

– Как сказал один мудрец, человек не может не думать, и даже когда он думает, что он не думает, – он думает. Я порой играю в какую-нибудь дурацкую компьютерную игру или помогаю резать картошку для оливье, а в голове прокручивается абзац из будущей статьи. Недавно посмотрел, любопытства ради, американский фильм «Мстители». Говорят, он непременно опередит по сборам «Титаник» и «Аватар». Почему? Не в последнюю очередь потому, что фильм хоть и снят по комиксам, но ставит важный вопрос: а можно ли переиграть жизнь набело? Вроде глупый фильм, а подкинул пищу для размышлений. Думать вообще полезно.

Беседу вёл Григорий САРКИСОВ, «Литературная газета»